– Отпусти меня к девочкам, тогда скажу! – выпалил он и зажмурился от ужаса перед собственной отчаянной наглостью.

Катя встряхнула его – грубо, совсем не как мама – и низким чужим голосом повторила:

– Кто?

– Отпусти к девочкам…

Катя прикусила губу, посмотрела на него серьезно-серьезно, как на взрослого, и кивнула:

– Ладно.

– Тетенька из огня. Высокая-высокая, и горит, как ты.

– Я горю?.. – удивилась Катя и потрогала зачем-то свой лоб.

– Не там, тут, – Ромочка постучал себя пальцем по груди. – Я видел.

Помолчав, Катя тихо спросила:

– А тетенька тебе что-нибудь говорила?

– Нет, – он широко зевнул. – Она только смотрит.

– И сейчас смотрит?

– Угу, – Ромочка неопределенно махнул рукой вверх. – Вон же она… А ты меня правда отпустишь?

– Рома…

– Ты обещала.

– Обещала.

– Ну вот, – Ромочка счастливо улыбнулся, хлюпнул в последний раз носом и мгновенно заснул.

И до самого рассвета Катя сидела в беседке, держа на онемевших руках этого неожиданного младенца. Ромочка всхрапывал и бормотал во сне, а Катя как будто застыла, уставившись неподвижно в серую мглу.

Рано утром Катя разбудила Ромочку, велела сполоснуться из рукомойника, чтобы избавиться от полынного духа, и одеться во все чистое. Ромочка сразу понял, куда они собираются, и благодарно затих, боясь спугнуть свою великую удачу. Радостное предвкушение распирало его изнутри, и он со всей искренностью счастливого человека жалел Катю, которая опять была грустная.

Они тихонько прошли по безлюдному, еще не проснувшемуся поселку и спустились к реке. Река тоже спала, только водомерки скользили по буроватой глади.

Катя бросила камешек, разбила речное зеркало, и на стволах прибрежных ив замерцали блики от разбегающихся кругов.

– Принимайте гостей.

У мостков что-то шумно плеснулось в ответ, и Ромочка расплылся в улыбке, увидев знакомую глянцевую голову с тонкой нитью пробора. Катя тоже ее заметила, и по ее мгновенно закаменевшему лицу сразу стало понятно, что она не любит речных девочек, не верит им. Да что там – она их, кажется, ненавидит. Испугавшись, что она, чего доброго, передумает, Ромочка торопливо сбросил сандалии и хотел уже войти в воду, но Катя схватила его за руку.

– Ты обещала, – мгновенно налился свинцовой обидой Ромочка. – Обещала!

Катя молчала и только крепче сжимала его запястье. Ромочка заревел. Он был на голову выше Кати, ему ничего не стоило просто оттолкнуть ее и уйти, но так было нельзя. Она взрослая, она главная, и она не могла, не могла ему соврать…

– Подай знак, – выдавила наконец Катя. – Как будешь там, подай знак.

Ромочка не совсем понял, о чем она говорит, но закивал так яростно, что даже голова закружилась.

И Катя его отпустила.

Ромочка, блаженно улыбаясь, пошлепал по мелководью. Когда вода дошла до колен, идти стало труднее, он пыхтел и размахивал руками. А Катя, стоя у самой кромки, молча смотрела на него. Серьезно-серьезно, как на взрослого. Наконец он почувствовал, как ласковые холодные руки смыкаются вокруг его тела, мягко увлекая не то на дно, не то в какой-то свой обещанный мир.

И после того, как остались от Ромочки только круги на воде, Катя долго еще стояла на берегу и все ждала знака. Трещали стрекозы, рыбья чешуя серебрилась под темной гладью, вспучилась над водой лягушачья голова и, поразмыслив о чем-то своем, квакнула.

А знака никакого не было.

Ленка Степанова, ошпаренная до багрового отека крапивой в дачной душевой кабинке, стала одной из первых жертв чуть не погубившего Вьюрки загадочного растительного буйства потому, что участок Степановых граничил с участком Зинаиды Ивановны. Хотя, конечно, никто и не догадывался, что причина именно в этом. А Зинаида Ивановна полагала, что с соседями ей очень все-таки повезло: с одной стороны Тамара Яковлевна, многолетняя приятельница, с другой – приличные, непьющие Степановы. Ну, возникали иногда споры соседские, даже ссорились изредка – так с кем не бывает.

Впечатление семья Степановых производила именно что приличное, и все они были очень какие-то правильные. Рослые, крепкие, светловолосые, как будто сошедшие с одной из многочисленных картин о безмятежной жизни советских колхозников или, что примерно одно и то же, древних мудрых славян. Разве что характерной для этих картин слащавой красотой их лица отмечены не были – обычные лица, открытые, крупные, может, слегка грубовато исполненные. Отец семейства по молодости даже угодил в какую-то неоязыческую секту, которая, вполне возможно, взяла его в оборот именно из-за неоспоримо славянской внешности. Из секты он быстро и успешно сбежал, но сохранил с тех времен широкую, пшеничную, с проседью уже бороду, которую жаль было сбривать. Пышная, миловидная жена его Ирина походила на благодушную купчиху. А белобрысая Ленка не обещала, конечно, вырасти русской красавицей, но никто от нее этого и не требовал.

Дача у Степановых тоже была крупная, светлая, правильная. Два этажа, окна с мелкими переплетами, бросавшими в солнечные дни ажурные тени на некрашеный пол. Ирина сама мастерила из тряпочек пестрые лохматые коврики, похожие на ценимые ею цветы бархатцы, и раскладывала их по дому. Она вообще любила все уютное, мягонькое, чтобы посидеть, подремать после обеда. Поэтому повсюду у нее были диванчики, креслица, а на них – россыпи подушек, тоже лично вышитых: сирень, ангелочки, котятки. А половину дачной мебели и удобные лавочки во дворе сделал сам Степанов: руки у него были не только золотые, но и жадные до работы.

В общем, было на даче у Степановых так хорошо и уютно, что даже загадочная изоляция Вьюрков и необъяснимые происшествия, случавшиеся все чаще и чаще, не нарушили их спокойствия. По крайней мере, внешне так казалось. Даже когда обожженную крапивой Ленку пришлось поливать из шланга, весь участок буквально на глазах зарос дурманом и борщевиком, а потом эти ядовитые джунгли в одну ночь увяли, Степанов только плечами пожал:

– Природа.

И, надев брезентовые рукавицы, пошел расчищать свои владения.

Началось все солнечно-рыжим вечером, когда Ленка уже лежала в постели и читала книжку из дачной библиотеки. Такие библиотеки есть на любой даче, состоят они из еще в школе обглоданной классики и объемистых томов с никому и ничего не говорящими фамилиями на обложках. Предназначение у них двойное: почитать, если скучно, и на растопку.

Ленка вторую неделю читала роман про целую династию помещиков-самодуров и их тонко чувствующих крепостных. Обложка и первые двадцать страниц уже пошли на растопку, что добавляло интриги. Ленка, конечно, все равно позевывала, но что делать, если гулять уже надоело, Интернета больше нет, а игры на планшете, который она иногда заряжала втайне от экономящего зачем-то электричество папы, тоже надоели хуже горькой редьки.