Местами читать было все-таки интересно. Распутная хозяйка усадьбы в очередной раз приказала выпороть на конюшне верного своей Марфуше красавца-кузнеца, когда внезапно раздался громкий стук. Такой громкий, что Ленка аж подпрыгнула. Мама вышивала на террасе, и Ленка, разумно предположив, что та откроет дверь, хотела было вновь погрузиться в пучину крепостнических страстей, но тут стук повторился еще громче прежнего. Ленка крикнула маме, которая, наверное, уснула там за пяльцами, что надо открыть дверь, но спустя пару секунд Ирина сама заглянула к ней в комнату и спросила, чем это она тут занимается – гвозди, что ли, забивает?

– Это не… – отложив книгу, начала Ленка, а дальнейшие ее слова утонули в очередной порции стука.

Ленка с мамой вдвоем обошли весь дом и установили, что никого постороннего в нем нет и стучат вообще не в дверь – ни во входную, ни в какую-либо еще. И не в окно.

Стучало в маленькой боковой комнатке, где раньше иногда ночевали гости. Причем стучало… снизу, в пол. Ленка убедилась в этом, осторожно приложив к гладким половицам ладонь и незамедлительно ощутив, как они дрожат от настойчивого, даже какого-то ожесточенного стука изнутри.

Позвали Степанова, который уже который день был занят сооружением во дворе беседки. Выслушав обеспокоенных жену и дочь, он покачал головой: подумаешь, кошка в подпол забралась или норка, их на реке Сушке много водится. Ирина с Ленкой сначала устыдились своей бабьей мнительности, но потом принялись доказывать, что звери – они скребутся, возятся, но никак не стучат, словно кулаком.

Степанов, стряхнув с одежды древесную стружку, пошел в боковую комнатку, постоял там, уперев руки в бока. Было тихо, из-под пола больше не слышалось не то что стука, но даже привычного мышиного шебуршания. Подождав и бросив на семейство несколько выразительных взглядов, Степанов сам постучал пяткой по половицам. Но никто ему снизу не ответил.

– Все, выбралась ваша кошка, – хмыкнул Степанов и ушел обратно во двор.

Ночью, когда все давно уже спали, в пол застучало с такой силой, что Ленка с перепугу подняла визг. Разбуженный и страшно недовольный Степанов снова пошел в боковую комнатку, на этот раз со шваброй, и принялся колотить черенком по половицам. Обычно он так поступал в городе, когда соседи снизу засиживались шумной компанией допоздна. Там это помогало – и музыку выключали, и смех становился приглушенным.

Но сейчас реакция оказалась совершенно иной – в ответ раздался такой оглушительный стук, что пол задрожал, задребезжало оконное стекло, а с гостевого диванчика упала подушка. Наблюдавшие за процессом Ирина и Ленка испуганно отскочили от двери.

А вот отец семейства, похоже, не испугался. Грозно ворча, как потревоженный медведь, он принес ящик с инструментами, топор и наголовник с фонарем, вроде шахтерского. И на глазах изумленных домочадцев разобрал часть пола посреди комнаты.

Внизу было темно и неглубоко, пахло грибной прелью. Степанов нахлобучил на лоб фонарь, лег на пол и свесился в дыру, пытаясь разглядеть, что же происходит в подполе.

– Саш, не надо… – заволновалась жена.

И в то же мгновение Степанова будто сдернуло, затянуло вниз. Задрыгались принявшие ненадолго вертикальное положение ноги в пижамных штанах, отлетел в сторону шлепанец, и внизу глухо бубухнуло. Ирина с Ленкой замерли, вцепившись друг в друга.

Из подпола послышались грохот и яростный мат, потом Степанов, видимо, опомнился.

– Спокойно, нет тут никого, – глухо сказал он. – Я сам сверзился. Нос расквасил, ч-черт… Ир, не суйся, тоже свалишься.

Выбравшись из дыры, грязный и облепленный густой паутиной Степанов еще раз заверил жену и дочь, что в подполе никого, даже мышей нет – разбежались, наверное, после такого-то низвержения. Из распухшего носа у него сочилась кровь. Ирина убежала за ватой и перекисью.

– Точно никого? – шепотом спросила Ленка, поглядывая на отца с недоверием.

– Ну хочешь – сама глянь, – Степанов за руку потянул ее к краю ямы, но Ленка отчаянно упиралась, даже схватилась за дверь. – Не веришь? Пусто там, правда пусто, не трясись.

Они еще постояли, послушали. Больше под полом и впрямь не стучало. Отец, шмыгавший разбитым носом, выглядел жалким и родным. И Ленкину руку он давно отпустил. Ленка вздохнула с облегчением и наконец поверила, что никто его в подпол не утаскивал и ничего с ним там не делал. А тут и мама примчалась с аптечкой.

Утром Степанов вернул все половицы, кроме одной, на место. Вышел из комнаты, нарочно громко топая, а потом вернулся на цыпочках, подкрался к щели и стал слушать. Если бы крепко спавшие после ночного переполоха жена и дочь увидели его сейчас, то их, наверное, здорово озадачили бы подобные маневры. Степанов постоял и послушал еще немного, но зловредная стуколка, кем или чем бы она там ни была, никакой активности не проявляла. Степанов хмыкнул и ушел достраивать свою беседку.

День прошел как обычно, только один раз забежавшую в дом попить Ленку напугала мама, рубившая на террасе капусту. Ирина действительно стучала ножом громко, со злостью. Ленка сразу догадалась, что это опять Зинаида Ивановна приходила жаловаться. Жаловалась она мягко, интеллигентно, но очень уж часто, а поводов каких только не придумывала. То их сирень затеняет ей грядки, то они развели кротов – звероферма у них тут, не иначе шубу выращивают, – и эти кроты изрыли Зинаиде Ивановне цветник. А теперь капризная старушка почему-то решила, что Степановы выливают под забор между участками воду «с какими-то химикатами», и у нее от этого гибнут растущие по другую сторону забора лилии. Даже водила недавно Ирину к себе, показывала эти лилии, действительно увядшие и облысевшие. Тогда Ирина, тоже женщина мягкая и культурная, все-таки потеряла терпение и высказала Зинаиде Ивановне, что помои все и всегда выливают под забор, не у дома же их выплескивать, но никаких химикатов у них нет, и ничем они ее цветы не травят, а за лилиями просто нужно лучше ухаживать. Потом Ирина, конечно, извинялась, и Зинаида Ивановна извинялась, и они сошлись на том, что ведро Степановы будут выносить под другой забор, у леса. Так нет ведь, опять эта ветхая цветочница пришла и опять про свои лилии…

Степанов доделал беседку, позвал семейство любоваться, все остались довольны. Беседка действительно получилась очень красивая, ажурная, с флюгером-петушком наверху – Степанов был мастер на неожиданные украшательства. Прямо в беседке и поужинали тушеной капустой, а потом начали, не торопясь, готовиться ко сну. С тех пор как не стало ни радио, ни телевизора, ни Интернета, выяснилось, что по вечерам заниматься особо и нечем – лучше в постель пораньше отправиться. На речку больше не сходишь – только Катя с Вишневой улицы, бесстрашно рыбачившая там, утверждала, что на берег выходить можно, только с какими-то странными предосторожностями. Лес тоже стал жуткой и запретной территорией, особенно после пропажи, возвращения и повторной окончательной пропажи Витька. В поле пропали Аксеновы и Валерыч, одежду которого недавно нашли у оставшихся ворот. Да и в самом поселке люди исчезали бесследно, уже председательша ходила по участкам и выясняла, все ли на месте. Говорили, что уходят дорогу наружу искать – а как проверишь? Вот и получалось, что даже гулять по улице теперь небезопасно, перед сном можно разве что до калитки пройтись, и то с оглядкой. Такая уж теперь жизнь, вздыхали вьюрковцы, почему – никто пока не разгадал, но жить-то все равно как-то надо.