— Уверяю вас, Бэрр, если бы французский флот не курсировал в Ла-Манше, англичане гнали бы нас до самой Огайо.

Мы огорчились бы еще больше, если бы знали, что эта несуразная война продлится еще три года и Вашингтон будет избегать военных действий всеми возможными способами. Бездействие стало свойством его натуры, а кроме того, четырнадцатитысячную армию, которой он командовал во время знаменитой «победы» у Монмусского суда, почти полностью распустили из-за безденежья и таинственной веры конгресса в победу, которую якобы должен был нам неизбежно принести один лишь союз с Францией.

В конце войны, когда Вашингтон пришел в Виргинию для осады Йорктауна, под его командованием оставалось только 2500 солдат, а у французов под Йорктауном было 3000, не говоря уже о флоте в тридцать линейных кораблей. Так что в каком-то смысле конгресс оказался прав. Французы и в самом деле победили за нас англичан. Без них мы, конечно, остались бы английской колонией; мы давно уже забыли об этом грустном факте, точно так же, как и ныне пытаемся забыть, с какой легкостью небольшой английский отряд выгнал из Белого дома президента Мэдисона и поджег город Вашингтон[66]. К счастью, наш народ всегда предпочитал легенду реальности. Кому же это знать, как не мне, ведь я стал чуть ли не самой мрачной легендой республики и уже почти нереален.

Макдуггал выслушал то, что ему прошептал адъютант. Снова выругался.

— Вы поедете к Вашингтону, Бэрр. Вы знаете местность.

История с мулом. Вашингтон и Сент-Клер, Нью-Хейвен. Йель.

На этом обрывается рассказ полковника Бэрра. А вот другой отрывок, на другой бумаге, написанный недавно.

Бенедикт Арнольд. Запись 4 июня 1833 года

Осенью 1780 года я находился в Эрмитаже у миссис Прево, которая любезно взялась за нелегкий труд сохранить мою жизнь. По ее настоянию я выпивал в день галлон ключевой воды и от этого чувствовал себя еще хуже.

Как раз тогда всю страну взволновало предательство Бенедикта Арнольда. Некоторое время Арнольд был не у дел. Его несправедливо обошли с повышением. Из-за поврежденной ноги его сочли непригодным для командной должности. И Вашингтон назначил его военным губернатором Филадельфии — после того, как оттуда ушли англичане.

На этом посту Арнольд держал себя подобно римскому проконсулу, не хватало только ликторов по бокам. Властный, вздорный характер стал еще хуже из-за бесконечного пьянства. Тем не менее ему удалось жениться на самой красивой девушке в городе, на Пегги Шиппен, чья семья пригревала меня в дни сиротского детства. Как большинство мелких американских дворян, Шиппены были тори и настроены проанглийски. Когда англичане заняли Филадельфию, Пегги чуть не вышла замуж за красивого английского офицера, майора Андре.

Беспечный, продажный, грубый Арнольд все время вздорил не только с ассамблеей Пенсильвании, но и с конгрессом; хотя эта группа жуликов вполне могла признать Арнольда за своего, но с ней надо было держать ухо востро. Против него выдвигали разные обвинения. В конечном счете его оправдали, но сутяжничество еще больше его озлобило. Чтобы умиротворить Арнольда, Вашингтон предложил ему заманчивую боевую командную должность. Арнольд предложение отклонил: у него было плохо со здоровьем. Он брался за командование в Вест-Пойнте на Гудзоне — ничтожный пост для важного генерала. Пораженный Вашингтон указал Арнольду, что гарнизон Вест-Пойнта состоит из инвалидов и вся работа там — наблюдение за рекой и информационная служба. Но именно поэтому Арнольд и рвался получить назначение в Вест-Пойнт.

Оказывается, Арнольд стал английским шпионом о собирался сдать Вест-Пойнт врагу. Он бы в этом вполне преуспел, если бы мы не поймали английского шпиона, майора Андре, с компрометирующими Арнольда документами. Вашингтон, Лафайет и Гамильтон прибыли в Вест-Пойнт. Арнольд в панике бросил прекрасную Пегги на произвол судьбы и спрятался на борту английского корабля «Ястреб».

Пегги обезумела: она неистово кричала на Вашингтона, обвиняла его в убийстве ее ребенка, объявила, что отец ребенка — Гамильтон, к явному замешательству молодого сатира. Могу себе представить вдумчивый, унылый взгляд Его превосходительства, когда он взвешивал все за и против в этой щекотливой ситуации. В конце концов Вашингтон отправил Пегги под военным эскортом домой в Филадельфию. Вот и все, что было нам известно, когда мы сидели в Парамусе осенним вечером и услышали у подъезда стук конских копыт и шум прибывшего экипажа.

Слуги открыли дверь. Теодосия встревожилась. Я тоже. Не англичане ли это?

Из залы донесся пронзительный крик. В дверях появилась женщина в вуали.

— Утюг! Горячий утюг! — звенел ее Голос. Она качнулась. Теодосия бросилась поддержать давнюю свою подругу Пегги Шиппен-Арнольд.

Слуги и дети смотрели, широко открыв глаза, как Пегги пошатываясь подошла к дивану у камина.

— Мое дитя! Они убили мое дитя!

Но в комнату заглянула няня с ребенком и спокойно сказала:

— Ребенок у меня. Он хочет спать.

Теодосия велела слуге приготовить постели для матери и ребенка. В комнату вошел майор Фрэнкс из штаба Вашингтона и отдал мне честь.

— Мы рады принять вас всех. — Смущенная Теодосия распорядилась приготовить комнату майору. Тот поднялся наверх и шепнул мне на ходу:

— У нее снова припадок. Это пройдет.

Пегги тем временем расположилась у камина. Она была прелестна, несмотря на растрепанные волосы и горящий безумный взгляд. Теодосию она знала всю жизнь и относилась к ней, как к старшей сестре.

— Вот он, убийца! — Пегги показала на меня длинным пальцем. Это было необычайно эффектно. Потом я весьма успешно пользовался тем же жестом и тоном во время судов над убийцами.

Брови Пегги взметнулись.

— Утюг! Горячий! Горячий! Горячий, как пламя ада!

Это было слишком, даже в устах безумицы. Теодосия приложила палец к губам и выслала всех, кроме меня, из комнаты.

Пегги, не снимая вуали, долго рыдала. Затем быстро вытерла глаза и сказала:

— О боже, Теодосия, еще один такой день, и я правда сойду с ума. Здравствуйте, Аарон. Мы не виделись с тех пор, как…

— Вы были еще ребенком. Ну, что же с горячим утюгом? — спросил я, не сдержавшись.

— Заметно остыл, благодарю вас! — Пегги расхохоталась и стала прежней милейшей девушкой.

Теодосия была поражена еще больше, чем я.

— Ты правда здорова, Пегги?

— Конечно, здорова.

— Она просто устроила спектакль. — Я так и подозревал с минуты ее появления.

— Лучше спектакль, чем тюрьма. — Пегги холодно посмотрела на меня. — Как Аарон?

— В каком смысле? — Теодосия ничего не понимала в таких вещах.

Я кое-что понимал.

— Она имеет в виду, не расскажу ли я генералу Вашингтону, что она его одурачила. Нет, не расскажу. То есть