Старухи проболтали допоздна. Чолли слушал-слушал, но не выдержал: ему все сильней хотелось спать, и он, убаюканный этой бесконечной колыбельной печали и горя, затих и стал проваливаться в сон, сквозь дрему все еще чувствуя отвратительную вонь тетушкиного ночного горшка. Но во сне эта вонь сменилась здоровым запахом конского навоза, а голоса трех старух стали звучать совсем тихо и слились в приятное пение губной гармоники. Даже во сне Чолли понимал, что спит, свернувшись клубком в кресле и для тепла сунув руки между ляжками. Но снилось ему, что его пенис превратился в можжевеловую палку М’Диэр и она ласкает его своими длинными пальцами.

Дождливым субботним вечером, когда тетушка Джимми еще недостаточно окрепла, чтобы встать с постели, ее зашла навестить Эсси Фостер и принесла к чаю нежный пирог с персиками. Старушка съела кусок пирога, а на следующее утро, когда Чолли заглянул к ней, чтобы вылить горшок, она уже была мертва. Слегка приоткрытый рот тетушки Джимми был похож на кривенькую букву «О», а ее руки с длинными пальцами и твердыми, почти мужскими ногтями спокойно лежали поверх простыни и выглядели на редкость изящными. Один ее глаз смотрел прямо на Чолли, словно говоря: «Ты поаккуратней с моим горшком, мальчик». Чолли уставился на Джимми, как завороженный, и никак не мог заставить себя подойти к ней, пока не заметил, что какая-то наглая муха уселась в угол ее рта. Мальчик замахал руками, прогнал муху, снова посмотрел на тетушку Джимми и аккуратно сделал то, чего требовал от него открытый, но мертвый глаз.

Похороны тетушки Джимми были первыми, на которых Чолли присутствовал. А поскольку он был членом семьи покойной и понес тяжкую утрату, то ему уделялось, пожалуй, даже слишком много внимания. Женщины вычистили и проветрили дом, известили всех о предстоящих похоронах и сшили для тетушки Джимми одежду, которая, с точки зрения Чолли, больше всего была похожа на белое подвенечное платье — собственно, это и было платье невесты-девственницы для встречи с Иисусом. Женщины даже для Чолли раздобыли темный костюм, белую рубашку и галстук. А муж одной из них аккуратно его подстриг. Чолли прямо-таки купался в ласке и нежности, которыми одаривали его соседи. Правда, никаких бесед о дальнейшей жизни никто не вел; все обращались с ним как с ребенком и не приглашали поучаствовать в своих взрослых разговорах, зато старались предвосхитить чуть ли не каждое его желание. Как по волшебству перед ним появлялись разные кушанья, горячая вода в деревянной лохани, аккуратно разложенная на постели одежда. Во время бодрствования у гроба он уснул, будить его не стали, и кто-то на руках отнес его в кровать. И лишь на третий день после смерти тетушки Джимми Чолли наконец позволили присутствовать на общих обсуждениях в качестве главного персонажа. На похороны съехалась вся родня тетушки Джимми, проживавшая в близлежащих городах и на фермах. Приехал ее брат О.В. с женой и детьми, а также множество двоюродных и троюродных родственников. Но в центре внимания неизменно оказывался Чолли — ведь он был «мальчиком Джимми, последним, кого она любила в жизни» и «тем самым, кто ее в то утро нашел». Женщины всячески проявляли свое участие, мужчины гладили его по голове, и все это Чолли было приятно, а их тихие разговоры его прямо-таки завораживали.

— От чего ж она умерла-то?

— Да от пирога с персиками, который Эсси испекла.

— Да ты что?

— Точно тебе говорю. Она уж и на поправку пошла, я как раз накануне к ней заходила. Она просила черных ниток ей принести — что-то ей там для мальчика починить нужно было. Мне бы сразу догадаться, почему она черных ниток просит. Все знают, какой это знак.

— Это верно.

— Помнишь, Эмма точно так же все черных ниток просила? А тем же вечером замертво упала.

— Так ведь Джимми и у меня эти нитки просила! Все напоминала. Я уж хотела ей свою начатую катушку отдать, да она не взяла и новую катушку потребовала. Ну, я с утра Малышку Джун за нитками и послала, откуда ж мне было знать, что Джимми уже мертвая лежит. А я уж к ней собралась — с этими нитками да еще сладкого мяса для нее прихватила. Ты же знаешь, как она сладкое мясо любила.

— Да уж, всегда прямо-таки набрасывалась на него. Вы ведь с ней добрыми подругами были.

— Были, да. В общем, только я одеться успела, а тут Салли прибегает и кричит, что Чолли только что к мисс Элис примчался и сказал, будто Джимми умерла. Меня точно обухом по башке стукнуло, точно тебе говорю.

— А Эсси-то каково теперь? Она, должно быть, распоследней убийцей себя чувствует.

— Господи, да уж я пыталась ее уговаривать, говорила: «Господь дал, Господь и взял». Тут и сомневаться нечего — никак она в смерти Джимми не виновата. А пироги с персиками она всегда замечательные пекла. Но Эсси ничего и слушать не хочет, все твердит, что это ее пирог виноват, и я, честно говоря, подозреваю, что она права.

— А все ж не стоит ей так из-за этого убиваться. Она ведь сделала то же, что и любая из нас на ее месте.

— Это верно, ведь и сладкое мясо, которым я Джимми угостить хотела, могло то же самое сотворить.

— Вряд ли. Сладкое мясо чистое. А вот пирогами кормить того, у кого живот не в порядке, — это хуже не придумаешь. Удивляюсь я, как сама-то Джимми не сообразила, что пирогов ей никак нельзя?

— Может, и сообразила, да все равно не смогла отказаться. Вот и решила попробовать, чтобы Эсси не обидеть. Сама знаешь, какая у нас Джимми была добрая да хорошая.

— Еще бы! Она что-нибудь оставила?

— Ничего! Даже носового платка! А дом каким-то белым из Кларксвилла отойдет.

— Да ну? А я-то считала, что она его законная владелица.

— Может, когда и была, да только он давно уж ей не принадлежит. Я слышала, как страховщики с ее братом говорили.

— И сколько ж он теперь стоит?

— Восемьдесят пять долларов, как я слышала.

— Всего-то? А договориться она никак не могла?

— Никак. А тут еще похороны. Когда мой отец в прошлом апреле помер, нам все обошлось в сто пятьдесят долларов. И мы, конечно, все уплатили, а как же иначе? Ну, родственники Джимми, небось, вскладчину нужную сумму собрать сумели. Кстати, этот тип из похоронного бюро, который чернокожих в землю кладет, тоже недешево обходится.

— Просто стыд и позор! Джимми ведь всю жизнь страховку платила.

— А то я не знаю!

— Ну а с мальчонкой что? Как с ним-то будет?

— Мамашу его, конечно, так найти и не сумели, и пока что брат Джимми собирается Чолли к себе забрать, Говорят, у него дом хороший. Туалет внутри и все такое.

— Это хорошо. Он, похоже, добрый христианин. Да и мальчонке мужская рука нужна.

— В котором часу похороны-то?

— В два. К четырем уж закопать должны.

— А поминки где устраивают? Я слышала, Эсси хотела, чтоб у нее.

— Не-а. У Джимми. Так ее брат решил.

— Народу, наверно, много соберется. Старую Джимми все любили. Да и в церкви будет ее не хватать.