мог лучше рассказать нам о здешних делах и порядках? Я, не торгуясь, выдал ему плату за комнаты на неделю вперед, добавив, что хочу угостить своих спутников хорошим обедом в ознаменование окончания морского плавания. Хозяин понимающе кивнул и явно повеселел, а я попросил ромеев высказать пожелания насчет кушанья.

– О-о! Симпозиум! – обрадовались те и немедленно предложили отправиться в баню.

За несколько недель пути я совсем позабыл об этом благе, довольствуясь скудными омовениями в стесненных условиях корабельного быта. Даже в Константинополе меня отговорили от посещения бани. Пугали, что, славные в прежнее время, римские термы давно пришли в упадок и запустение, а нынешние заведения оставляют желать лучшего. Жители города моются дома, а общественные бани часто служат скорее гнездами порока. Храмами чистоты их тоже назвать нельзя.

В Тане, по уверению греков, есть прекрасная баня, в которой кроме свежей речной воды нет недостатка ни в мыле, ни в ароматных травах, ни в разных притираниях и освежающих напитках. При этих словах мое тело, истосковавшееся за долгий путь по горячей воде, сразу стало чесаться.

– У Саф ад-Дина сегодня как раз мужской день, – поддержал наше намерение хозяин постоялого двора. – Это совсем недалеко.

Можно было не уточнять. Хотя я вскоре убедился, что слово «далеко» тоже в ходу у жителей Таны: они совершенно серьезно говорили так, если нужно было идти более трех сотен шагов. У каждого своя мера. Каково было слышать это «далеко» караванщикам или жителям степей, где «недалеко» часто означало несколько дней пути?

Еще меня сразу подкупило имя банщика. Судя по всему, он был мусульманином, а мои единоверцы всегда следуют строгим предписаниям о чистоте.

Симба остался сторожить вещи. Мне показалось, что он твердо решил скрывать свою внешность. Может, вспомнил слова осторожного Саввы про то, как легко проследить путь двух странников с чернокожим слугой? Не лишенные смысла опасения, когда ты оказываешься в краю, где Симбу совершенно не с кем перепутать. Вот только маленькая Тана вовсе не представлялась мне местом, где можно спрятаться.

Здесь все дышало простором и пахло степными травами. За рекой раскинулась даль, подобная морю, а разговор было слышно на другой стороне улицы.

Баня тоже оказалась выше всяких похвал. Просторная, чистая, с высокими потолками. Настоящий хамам. Прекрасное мыло сделало бы честь лучшим каирским мыловарам, а вода была мягкой, как шелк. В воздухе витал аромат каких-то местных трав. Стоило лишь заикнуться, как явился костоправ, умело размявший мои разомлевшие от пара суставы. Если эта услада души и тела произвела такое действия на меня, завсегдатая сказочных каирских хамамов, то можно себе представить, как она поразила Баркука. Наверное, этот бывший обитатель суровых горных селений вообразил, что оказался в преддверии рая.

Мисаил, разговорившийся с хозяином, узнал, что тот, хоть и кипчак, приехал сюда с отцом из далекого Хорезма много лет назад, еще при прежнем хане. Тогда многие перебирались сюда из тех краев. Купцы, ремесленники, дервиши. Отец был банщиком в Ургенче. Здесь построил хамам по тамошнему подобию. Дело пошло. Раньше каждое лето приходило много караванов из Хорезма и Мавераннахра – от посетителей отбоя не было. Гости из Сарая или Булгара тоже знали толк в банных удовольствиях. Потом здешние кипчаки стали захаживать. Теперь уже они – основные посетители.

– В былые годы франки тоже все сюда ходили, – косясь на одежду Мисаила, поведал хозяин, – как раз за моей баней жили. Где пустырь сейчас. Там был венецианский квартал.

Я с удовлетворением отметил, что уроки во время пути дали свои плоды – я стал немного понимать кипчакскую речь. Однако говорить здесь можно было на греческом. Бывалый хозяин отлично знал и его.

Как полагается в хамаме, здесь был свой цирюльник с великолепными бритвами. Я не мог отказать в удовольствии срезать застарелые мозоли на пятках, заодно попросив обрить Баркука, впервые в жизни почувствовавшего, каким нежным бывает стальное лезвие в искусных руках.

Цирюльники всегда отличаются отменной разговорчивостью, но этот, в отличие от Саф ад-Дина, не знал греческого языка. Поэтому, колдуя над моими пятками, он без умолку болтал с Мисаилом, который, завернувшись в большую льняную простыню, неторопливо отхлебывал шербет, сделанный из каких-то здешних ягод. Разговор шел быстро, и его суть от меня ускользала. Я понял лишь, что Мисаил не терял времени понапрасну, искусно подогревая словесный пыл собеседника осторожными вопросами.

Скорее всего, Омар год назад тоже побывал в этой бане, вот так же болтая здесь с цирюльником. Опытный торговец, часто имевший дело с придворными и знатью, он хорошо знал кипчакский.

Первое впечатление от Таны оказалось обманчивым. В этом маленьком городе за год побывало столько купцов, моряков, караванщиков, корабельщиков и просто путников, гонимых судьбой по лику земли, что упомнить одного из них было очень трудно.

XVI. Ночное происшествие

Мы пробыли в бане еще довольно долго. Думаю, Мисаил нарочно дождался, пока уйдут греки, чтобы немного поговорить с хозяином в стороне от чужих ушей. Я слышал, как он о чем-то спрашивал банщика на непонятном мне языке. Видимо, многолетнее соседство с кварталом франков не прошло для Саф ад-Дина даром. Поживешь на перекрестке торговых путей, поневоле станешь многоязыким.

Зачем вот только Мисаилу понадобилось выходить для этого в другую комнату? Греки ушли, я все равно ничего не понимал.

Когда вернулись на постоялый двор, стол уже стоял накрытый. Бросалось в глаза, что здесь не тратились на дорогого повара – все было сытно, но просто. Без затей. Жареное мясо, запеченная рыба, румяные лепешки. Все громоздилось горами на больших блюдах. Даже тарелок для гостей не поставили. Лепешки напекли большие, с углублением посередине – спокойно накладывай себе туда еду с блюда. Подали и дорогое вино с Кипра. То самое, королевское, которым торговал наш веселый друг Савва.

Меня удивило, что стоило оно здесь столько же, сколько в Константинополе. Оказалось, ничего необычного. Его доставляли прямо с Кипра, без посредников. Туда каждый год отправлялось немало местных купцов, привозя обратно сахар, которым славился этот остров.

Хозяин жаловался, что сейчас стало хуже из-за войны. Мне снова пришлось выслушивать историю про ордынских купцов, плывших на генуэзском судне и попавших в плен к венецианцам. Оказалось, что среди них были знакомые нашего хозяина. Несмотря на это, к венецианцам он относился с сочувствием. Даже взгрустнул немного, вспоминая времена, когда они ворочали делами в Тане:

– Как погнали их двенадцать лет назад, так торговля в разы просела, – вздыхал он. – Раньше каждый год целый караван судов прямо из Венеции сюда приходил. Весь город был в их чепцах. Разговор слышался едва не чаще кипчакского. Корабли вставали