— Лучше бы сделали!

— Вот уж никак не лучше. Во-первых, грех детоубийства, как и любого убийства, — неотмолимый и непрощаемый, а у меня, следовательно, есть шанс попасть в рай. А во-вторых, каждый аборт отнимает у женщины до двадцати процентов ее жизненной энергии и на два-три года приближает климакс. Серийное детоубийство хоть и неподсудно, но это не значит, что оно ненаказуемо… Так что уж лучше от абортария держаться подальше. Что я всегда и делала.

Света была в очередной раз оскорблена и унижена. Чернова так гадко напомнила ей о том, как называет ее Евсеев, и о ее абортах.

«Если это правда — я, что же, совсем без энергии и мне не сорок, а пятьдесят?! А если правда то, что она мне наболтала про курево, мне, как женщине, что — уже к шестидесяти? Я — пенсионного возраста?! Старуха?! Да еще серийная убийца, как Чикатило… Господи, как это все вынести!»

Это открытие лишило Свету остатка сил. Весь день она мерзла, сидя в шерстяном платке и пододвинув к себе вплотную обогреватель на колесиках, который Чернова называла «самоходной батареей». Входившие в их отдел, как сговорившись, восклицали: «Ну и жарища у вас!» — и Света уже начала думать, не подговорила ли Чернова их всех, чтобы доконать Свету постоянным напоминанием о ее недомоганиях. За весь день она так и не смогла придумать, чем бы еще ущемить эту гадину, которая так ловко, вроде между прочим, расстраивает ее и подводит к мысли, что Света скоро по-настоящему, всерьез заболеет или даже умрет, а на том свете попадет в ад.

Правда, за день случилось и кое-что радостное: когда Света была на обеде, звонил Евсеев. К телефону, к счастью, подошла Маша, узнала голос и поболтала с ним. Он передал привет, как будто Света и не была его законной женой, а так — приятельницей, с которой он давно не виделся. Злорадство оттого, что он вспомнил, соскучился, затосковал и, наконец, позвонил, было омрачено догадкой, что этот виртуоз «баранки» просто учуял первую Светину полную после отпуска зарплату и поэтому решил мириться.

Вечером он позвонил домой, ровно настолько поздно, что если бы Света разрешила ему приехать повидаться с дочерьми, то ехать назад, к родителям за город, было бы опасно и вообще неудобно. Так все и произошло, как обычно. Толька приехал, и хоть прежней радости Света от встречи не испытывала, все-таки ужином его своим нехитрым накормила и ночевать оставила со всеми вытекающими отсюда сексуальными последствиями.

Утром она почувствовала себя получше, согласилась, будто нехотя, чтобы Толька ее подвез на работу, а вечером — домой: с деньгами в общественном транспорте ехать не хотелось. Так вроде бы они опять сошлись, но медового месяца, даже такого куценького, как раньше, не получилось. Денег заплатили мало, премия была всего лишь тридцать процентов, и Евсеев, получив от нее только половину запрошенной за сексобслуживание суммы, опять весь вечер, хоть не очень настойчиво, но все-таки зудел на его любимую тему — зачем работать там, где так мало платят. Ночью он тоже был не ахти как деятелен, но Свету это не слишком взволновало — получила порцию естественных, а не химических гормонов, и то хорошо. Хотя, если подсчитать, химические гормоны обходились дешевле и не грозили очередным «залетом».

Утром, даже не опоздав, Света застала Чернову за изготовлением какого-то документа, но не успела даже потребовать отчета, что та делает, как позвонила Наташа из отдела кадров и попросила срочно спуститься вниз.

Наташа рассказала ей странную историю. Отдавая сидевшей за секретаря Петровой бумаги на подпись, она увидела, что в кабинет директора, не спрашивая разрешения, — видимо, по личному и персональному приглашению, — прошествовала Анна Павловна, а через минуту, весело поздоровавшись с Петровой, проскакала Нина.

Наташа затаилась на черной лестнице, наблюдая, кто и когда от Пеструха выйдет, но, простояв там полчаса и замерзнув до дрожи, так никого и не увидела. То есть обе эти бывшие Светины любимые сидели у директора больше получаса, и о чем они беседовали с Пеструхом — тайна, покрытая мраком.

Света горячо поблагодарила любимую подругу и пошла наверх, в отдел, готовясь учинить Черновой допрос, зачем ее вызывал Пеструх и что делала там с ней Луценко.

— Чем вы занимаетесь?

— Вам ли не знать, мадам, пишу очередную объяснительную на вашу очередную «телегу».

— И много уже написали?

— Да уже шесть страниц.

— И это еще не все?

— Отнюдь. Один эпизод с троекратной заменой шампанского в прошлом году чего стоит.

— Какого шампанского? — не поняла Света.

— А помните, как вы три раза выпивали мое шампанское, каждый раз покупали другую бутылку и подкладывали ее в холодильник?

— Но я же вам все компенсировала! — возмутилась Света.

— Да дело-то не в этом.

— А в чем же?!

— А в том, сударыня, что, если человек не способен удержаться при виде бутылки спиртного, чтобы ее не высосать, он законченный алкаш. Нет?

— Если вы про это напишете, я на вас в суд подам! Вы не имеете права рассказывать такое!

Нина повернулась на кресле к ней лицом и сложила руки на груди.

— Во-первых, какое такое? Это было мое шампанское, и это был факт моей личной биографии, и я имею право рассказывать о нем хоть черту, хоть дьяволу. А во-вторых, мадам, оглянитесь на свою жалкую жизнь и ответьте себе на один вопрос: вы хоть один решительный шаг в жизни сделали, чтобы не навредить самой себе самым жутким образом? А? Разве вы не жалеете, что развелись с вашим первым мужем? Вы же его до сих пор любите, или как? А «телег» вы на него не писали, нет?

Света стояла, не шелохнувшись, у двери, не зная, что ответить. Не дождавшись ответа, Нина расслабленно улыбнулась.

— Кстати, а что думает господин Евсеев по поводу возобновления ваших тесно-телесных отношений с мистером Савицким?

— Откуда вы знаете?! — почти закричала Света.

— От Анны Павловны. Вы рассказали о вашем пламенном любовном свидании с мистером Савицким вашей подруге Елене Васильевне Ципиной. Она же, из самых лучших побуждений, заметьте, стала носиться по предприятию колбасой, умоляя ваших друзей образумить вас от разрыва с господином Евсеевым и возвращения к мистеру Савицкому. Ну и к Луценко она с этим приходила, а Анна Павловна спросила меня, что там у вас «происходит с Генкой».

— И что вы сказали?

— То, что и есть, — как вы разыскивали его через Интернет, о ваших записочках — вы так мило и непосредственно забывали их распечатанными на столе или на принтере… Я полагаю, то любовное «письмо для тетки» предназначалось тоже Савицкому?

— Я не буду вам отвечать! — Света пошла к своему месту и включила компьютер.

Чернова повернулась обратно к дисплею.

— Значит, ему. Кстати, я почти закончила и могу дать вам почитать свой опус. В приемной сейчас сидит ваша горячая фанатка Петрова, а она-то, в отличие от Анохиной, вряд ли предоставит вам право первого чтения. Хотите?