– Умнее ли они, добродетельнее ли простых смертных? Быть может, сострадательнее?

– Ха!

– Предположим, это означает «нет». Итак, дабы защищать простой народ от его же правителей, законы должны быть универсальны. А решения тех, кому выпало властвовать, должны быть прозрачны и разумны. Следовательно, правители обязаны действовать не как люди, но как инструменты совершенного правосудия, как мыслящий и планирующий, а не просто согласный на все механизм. Личные мотивы здесь непозволительны, иначе над системой нависнет угроза privi lege – частного права. Мы сейчас говорим о Машине Власти, так?

– Криспен, надеюсь, ты имеешь четкое представление о том, куда клонишь? У меня еще целый ворох увлекательных отчетов о закупке калия.

– Верь мне, отважный Понт. Я уже почти достиг цели.

– Тогда не медли, друг мой!

– Такой механизм не может функционировать без точной информации. Самоочевидно, если на входе данные искажены, то на выходе они стократ несовершенней – учитывая и без того имеющиеся недочеты, присущие любой системе (согласно законам термодинамики, невозможно построить такой двигатель, во время работы которого часть энергии бы не рассеивалась). Поскольку машина у нас информационная, неточности приведут к выработке чепухи, верно?

– Дрянь вошла, дрянь вышла, точно. Нет, лучше так: древо чепухи орошается влагой ошибок, и на его ветвях зреют тыквы катастроф.

– О, любезный Понт, дивно сказано!

– Видишь ли, Криспен, отчеты о закупке калия столь увлекательны, что временами я должен возвращаться на землю и гнуть спину в творческом забое. Но продолжай, умоляю.

Криспен Хер кивает.

– Итак, вывод: можно ввести в Машину Власти правильные сведения, посадить за нее обычных хороших людей, но в лоток все равно шлепнется полный идиотизм.

– Более того, это самый вероятный исход.

– Тогда рассмотрим гипотетический случай: предположим, Машина начала искать врагов среди собственных подданных.

– Она неизбежно их получит. Это несправедливо, и люди начнут возмущаться. Вопрос в том, как ей воспринимать таких врагов. Сначала Машина будет видеть в них законную оппозицию, потому что так записано. Но с каждым новым взглядом предрасположенность к подозрению в криминальной деятельности будет все выраженней.

– А попроще?

– Это как фотографировать фотографию фотографии. Картинка становится все более размытой, тени чернеют, лица расплываются. В конце концов снимок можно будет толковать как угодно, но если этим займутся люди, всюду ищущие угрозу, они будут округлять в более опасную сторону. На снимке со дня рождения дочки фотографа окажется сцена покупки оружия. Лицо Гатри Джонс, восьмилетней чемпионки по скручиванию шаров, станет размытым ликом Анджелы Хедергаст, знаменитой торговки ураном. С каждым новым поднятием старого дела увеличивается вероятность того, что будет найдено нечто страшное – вернее, якобы страшное. А потом подозрение будет вызывать сам факт, что какого-то человека проверяли одиннадцать раз.

– И число возможных врагов народа…

– Вырастет до небес. Машина Власти смотрит в зеркало на саму себя и, разумеется, видит картину собственных изъянов.

– Так к чему это приведет?

– Машина будет знать, что, по самым скромным оценкам, всюду прячутся страшные враги, но найти их она не может. Стало быть, они хорошо скрываются и знают свое дело, это профессиональные агитаторы и террористы. Машина будет принимать все более суровые меры. Врагами государства сочтут даже тех, кто совершил малейший проступок, на кого пало легчайшее подозрение. Простых людей с каждым разом будут проверять все тщательнее и строже. Рано или поздно Машина либо наживет себе врагов, либо кто-то сверху изменит ход событий… А эти людишки под микроскопом нужны, чтобы заполнять ими пустые строчки в численной модели Машины. Иными словами, безвинных людей держат за лукавых свирепых чертей лишь потому, что в статистике есть пробелы… Кхм. Криспен?

– Да, Понт?

– Ты втянул меня в это дуракаваляние лишь с тем, чтобы объяснить своему новому приятелю с засекреченным приложением в бумагах, кто такой «статист»?

– Мне всегда нравились наши беседы.

Понт тяжко вздыхает.

– Прошу, оставь меня, Криспен и друг. От тщетного чесания языком у меня разыгралась мигрень.

– Благодарю, Понт.

Криспен Хер уводит меня обратно в свой кабинет. Я сажусь и спрашиваю:

– Это правда?

– В общем и целом. Конечно, есть нюансы. Система действует более обдуманно, у людей есть право выражать свое мнение. После нескольких проверок охота на ведьм прекращается, и все мы можем заняться своими делами. Кроме Понта, разумеется.

– Почему?

– О, разве я не говорил? – Криспен Хер сухо улыбается, и на его дружелюбном лице мелькает предостережение. – Наш друг Понт – главный охотник на ведьм. Настоящий. Он знает все цифры. Читает признания. Выслеживает, разнюхивает и ничего не забывает. Крайне умен. Он находит действительно опасных людей.

– Как ему это удается? Раз все так запутанно?

– Понт им сочувствует. Видишь ли, он с ними согласен и всем сердцем ненавидит Машину Власти, презирает ее. Наш Понт – анархист. Однако… насилие он ненавидит еще больше, понимаешь? Он убежден, что насилие порождает насилие и не дает ответов, лишь создает новые правила, которые он, как ты понял, ненавидит. Словом, Понт мыслит, как враг, с нашей точки зрения. Если бы ты когда-нибудь решил устроить настоящий бунт – а не развлекаловку для студентов – тебе бы стоило очень бояться Понта. Он никогда не ошибается.

Бррр.

– Мы нашли твоего приятеля, Себастьяна, и предложили ему работать у Понта. Но нет. Они с женой – ты ее вроде бы знаешь – довольны своим делом. Ну что тут скажешь, всякое бывает. – Он пожимает плечами.

Я смутно догадываюсь, что Себастьян и Алина открыли антикварную лавку или занялись торговлей изделиями из домотканого льна.

– Подпиши, – говорит Криспен Хер и протягивает мне договор. Он длинный, довольно замысловатый, и все пустые строчки уже заполнены. Грандиозное многоречивое заглавие гласит: «БЛАНК». Внизу оставлено место, где могут расписаться бежавшие от жестоких допросов и затерявшиеся в открытом море.

– Что это?

– Единственная работа, какую я могу дать. На другие тебя не примут. «Джордж Копсен ждет тебя», и все такое.

– Зачем?

– Понятия не имею.

Выпучиваю глаза.

– Все будет хорошо, – успокаивает меня Криспен Хер. – Надеюсь.

И я подписываю бланк.

Здание называется «Проект „Альбумин“». Белок тут ни при чем, название было сгенерировано компьютерной программой, которую, по всей видимости, не попросили избегать жутковатых и умеренно гадких слов. Возможно, здание называется вовсе не так, вернее, так оно называется лишь для меня. Во всем чувствуется атмосфера секретных операций, зачисток и таинственных пропаж с лица Земли, что вполне соответствует впечатлению, которое оставила наша последняя встреча с Джорджем Копсеном, и абсолютно не соответствует детским воспоминаниям о печенье, апельсиновом соке, брезентовой палатке в гостиной и играх с Лидией. Они с Гонзо придумали особую «больничку», согласно изощренным правилам которой я большую часть времени лежал труп трупом, и меня лечили с помощью разнообразных хирургических инструментов (как-то: нож для масла/скальпель, носовой платок/бинт и пластмассовая трубка, стыренная из гаража, назначение коей от меня милостиво утаили).