У стены напротив зашевелился Парфенов.

– Что, Михайло, вставать пора?

– Пора, Василь. Как же болит голова.

– У меня тоже. Сейчас чего-нибудь придумаем.

Бордак вспомнил о смерти ребенка и почувствовал себя еще хуже, хоть волком вой.

Но он взял себя в руки и сказал:

– Чего думать-то? Поднимайся, пойдем под дождь, холодные струи быстро в чувство приведут. И за дело.

– Нет, Михайло, дождь нам не поможет. – Он встал, надел штаны, рубаху, сапоги и крикнул: – Борька!

Физиономия служки тут же возникла в проеме двери.

– Да, князь? Доброго утречка.

– Какое оно доброе? Дождь льет.

– И дождь неплох, и солнце. Всякая погода по-своему хороша.

Парфенов удивленно посмотрел на него.

– Ты гляди, как заговорил. И где научился?

– Так нигде, сам ведаю.

– Это пока ты молодой, все хорошо.

– А ты старый, князь, да?

– Хватит болтать. Подай-ка нам с боярином рассолу огуречного.

Служка развел руками.

– Где же его взять-то? У нас нету.

– Найди. Где хочешь ищи, но чтобы сей же миг рассол был.

– Ладно, у мужиков спрошу, видал, они как-то пили после гулянки, к соседям зайду. А чего на завтрак подать?

– Принеси то, что мужики сготовят.

– Уразумел. – Парень исчез в сенях и через четверть часа объявился с кувшином в руках. – Нашел! У соседского мужика выпросил. Его подворье мало пострадало.

– Давай.

Князь и боярин налили рассол в чаши, выпили его, и им полегчало. А еще лучше они себя почувствовали после завтрака.

Вельможи начали одеваться в праздничные одежды, и тут во дворе послышался властный голос:

– Веди к хозяину!

– Кто это еще? – спросил Бордак. – Может, сосед твой, у которого Борька добыл рассол?

– А ты голос не узнал?

Ответить Бордак не успел.

В помещение ввалился Малюта Скуратов, сбросил мокрую накидку на лавку, присел на другую, воззрился на Бордака и заявил:

– Худо твое дело, Михайло Алексеич.

– Что худо? – не понял Бордак.

– А то, что задание государя не исполнил.

– Как это? Все сделал, что было велено.

Скуратов покачал головой.

– Не все, боярин. Ты по возвращении должен был сразу же явиться на доклад к государю, а вместо этого поехал к товарищу своему хлебное вино пить.

– Это ты напрасно, Григорий Лукьянович. Наперво я на свое подворье заехал, передохнуть хотел, потому как устал шибко. Там князь Парфенов и разбудил меня уже вечером. А выпили мы с того, что беда у меня случилась тут, покуда я был в Крыму.

– Что за беда, Михайло? – спросил Скуратов.

Бордак поведал ему о смерти ребенка.

– Вот оно что. – Думный боярин изменил тон. – Извиняй, Михайло Алексеевич, не знал. Прими соболезнования.

– Ничего. Я уже отошел немного.

– Да, беда. А у кого нынче праздник? Куда ни сунешься, повсюду горе. Многим жизнь сломал собака Девлет-Гирей, но ничего, сочтемся. Гляжу, вы собирались в Кремль.

– Да.

– Вместе поедем. Хотя Василию Игнатьевичу, думаю, покуда у царя делать нечего.

– Значит, мне остаться?

– Хочешь, едем, только у дворца ждать будешь.

– Лучше там обожду, тут и без меня управятся.

– Дело твое. Собирайтесь. Я на двор. И накидки возьмите, дождь на улице.

Парфенов усмехнулся.

– Про то, Григорий Лукьянович, знаем, не в подполе сидим.

– Ну да. Жду.

Бордак с Парфеновым набросили на себя накидки, вышли из дома.

Скуратов с опричниками ждал их.

Служка подвел вельможам коней, и они поехали к Кремлю.

Как и было оговорено, Парфенов остался у крыльца, рядом с охраной. Скуратов же провел Бордака в потайную залу, где государь обычно давал задание верным людям.

Царь встретил Бордака недружелюбно.

– Почему ты, боярин, пренебрегаешь моим наказом? – строго спросил он.

Михайло поднял голову и заявил:

– Ты несправедлив ко мне, государь.

– Несправедлив? – Иван Васильевич повысил голос: – Ты по возвращении из Крыма должен было сразу прийти ко мне, а вместо того я посылаю за тобой людей своих. Как это назвать?

Тут за Бордака вступился Скуратов:

– Государь, Михайло Алексеевич желал явиться к тебе, да вот горе у него в семье случилось великое.

Царь посмотрел на Бордака.

– Что за горе, боярин?

Пришлось тому сказать о смерти новорожденного сына.

Иван Васильевич кивнул.

– Извиняй, боярин, знаю, что это такое, сам пережил. Обиду не держи, коли словом укорил. Садись. – Он указал на лавку сбоку от своего кресла.

– Внизу, государь, князь Парфенов, – сказал Скуратов.

– Он пока не нужен. Да и ты иди, покуда я с боярином говорить буду.

– Слушаюсь.

Иван Грозный и Михайло Бордак остались наедине.

– Так что ты, боярин, проведал в Крыму?

Бордак откашлялся, повел рассказ, говорил медленно, стараясь не упустить даже мелочь.

Царь выслушал его, поднялся с кресла, прошелся по зале.

– Значит, опять обмануть Девлет-Гирей хочет?

– Да, государь.

– И смотри, как хитро задумал. Побег нашим изменникам устроил. Ладно, мы встретим этих героев, сделаем вид, что поверили им, сами же будем готовиться отразить нашествие. За это тебе, Михайло, спасибо великое.

Бордак улыбнулся.

– Я покуда добирался до Москвы, видал, что ты уже готовишься к новой войне.

– А как иначе, боярин? Ведь это будет не простая война. Если проиграем, то потеряем все! Русь раздерут на куски и крымчаки, и казанцы с астраханцами, которые тут же взбунтуются. Не останутся в стороне Речь Посполитая и Швеция. Не будет больше Руси. А что сие означает?

– То, что нет у нас права в следующем году проигрывать войну.

– Верно, вот только как победить? Даже шестидесятитысячная орда для нас слишком велика. Хорошо, если у меня сейчас здесь, в Москве, тысяч двадцать наберется, в сторожах да станицах столько же, но те разъединенные, размещенные по всей засечной черте. Есть полки в крупных городах, в Ливонии, у Казани.