— Мызга! — не вытерпел Петрович, отворачиваясь. — Задрыга жизни.

— Так что сказал Вобла? — спросил Огородников, которому ерзающая девица, видимо, чем-то приглянулась.

— А что сказал... То и сказал. — Петрович выплеснул в рот водки из стакана и пальцами захватил сразу несколько слипшихся кружочков ветчины. Якобы не все убиты, якобы остался пацаненок.

— Он что-то видел?

— Ни фига он не видел! — ответил Петрович. — Что он мог видеть, забившись в спальне под кровать? Все ребята были в масках. Афганцу немного не повезло, баба его узнала и маску сдернула... Что нам оставалось? Надо было всех кончать. Закон. Зато ты вот теперь сидишь и спокойно пьешь водку с хорошим человеком.

— Это ты, что ли, хороший? — усмехнулся Огородников.

— Чем же я тебе плох? — Шутливый разговор вдруг неожиданно в несколько секунд налился тяжестью. Вроде и поддержал шутку Петрович, вроде и ответил в тон, но понял Огородников — напряглось все внутри у старого уголовника, одно неосторожное слово, и никто не может предсказать, что произойдет дальше. И еще понял Огородников, не от этого его замечания, достаточно невинного в общем-то, налился злобой Петрович. Видимо, накопилось в нем столько всего, что от одного слова готов сорваться. А его, Огородникова, он не любит и никогда любить не будет, и не может быть любви межу авторитетом и опущенным.

— Всем ты, Петрович, хорош, — усмехнулся Огородников, пытаясь смягчить разговор. — Но устроить такую мясорубку из-за восьмидесяти тысяч долларов...

— Из-за сорока, — негромко, но твердо произнес Петрович.

— Там было восемьдесят, — еще тише и еще тверже повторил Огородников.

— Это несерьезный разговор, Илья. Мы можем до утра повторять каждый свое, но с места не сдвинемся. Ты знаешь меня не первый день, я на такие хохмы не иду. Ведь я мог бы сказать, что там вообще не было денег, что взять не удалось. Я же так не сделал.

— Решил просто переполовинить? — Подняв лицо, Огородников смотрел на Петровича широко открытыми глазами, и не было в них ни страха, ни опасения. И Петрович это увидел — нет страха у Огородникова. А напрасно, подумал он, усмехаясь добродушно и устало.

— И еще, Илья... Именно из этих сорока тысяч мне придется с ребятами расплачиваться. Это будет правильно, Илья, это будет справедливо.

— Сколько же ты возьмешь себе из этих сорока тысяч? — Голос Огородникова становился все тише, но все больше было в нем непроизнесенной, но внятно ощущаемой угрозы.

— На всех нас, Илья, я беру тридцать, — невозмутимо ответил Петрович и спокойно, не торопясь налил водку в оба стакана.

Огородников внимательно смотрел, как это у Петровича получилось — его рука не дрогнула. Он держал бутылку почти у самого дна, наливал с вытянутой руки и горлышко бутылки ни разу не звякнуло о стакан. Странно, но именно это обстоятельство заставило Огородникова взять себя в руки и отступить. Не совсем, не навсегда, но сегодня, сейчас, в этот вечер и за этим столом, он решил отступить.

— Нас много, Илья. — Петрович поставил бутылку на стол. — Тебе все равно больше всех достанется. За наводку.

— Ты решил мне заплатить за наводку? — Голос Огородникова дрогнул.

— А за что еще ты хочешь получить, Илья?

— Я не наводчик, Петрович! Я не шестерка! — Огородников приблизился к самому лицу Петровича, и тот опять не увидел в нем страха.

Да, Огородников его не боялся. Такое возможно лишь в одном случае — если он уже принял решение, как с ним, Петровичем, поступить. А как может поступить Огородников, объяснять не было нужды. Огородников не на шутку встревожился, когда Петрович доложил ему о результатах их ночного наезда, он не хотел столько крови. Он бы тоже не остановился перед тем, чтобы оставить за спиной гору трупов, но когда в этом есть необходимость, вынужденность.

— А кто же ты?

— Послушай меня, Петрович. — Огородников отхлебнул водки из своего стакана. — Я сам оформлял эту сделку. Видел, как были отсчитаны деньги. Восемьдесят тысяч долларов. При мне написана, заверена и вручена расписка. После этого я сам, на своей машине, не доверяя никому, отвез мужика с долларами домой. К нему домой. Я приставил своего человека к подъезду, чтобы знать наверняка — деньги в доме и туда можно наведаться. Ты наведался. Оставил пять трупов и взял деньги. Восемьдесят тысяч долларов.

— Сорок.

— Если бы ты сказал мне, что не взял ничего, — я бы поверил. Так могло быть. Не нашел, изменились обстоятельства, вынужден был открыть пальбу и слинять... Тысяча причин может быть. Но ты взял пакет с долларами. И в нем было восемьдесят тысяч.

— Сорок.

— И как ты это объяснишь?

— Да как угодно! — Петрович устало махнул рукой. — Тоже тысяча способов.

— Давай хоть один.

— Переполовинил мужик деньги и спрятал в разных местах. Сейчас их там менты при обыске нашли и взяли себе. Вот и все.

— Вобла бы знал об этом.

— А может, он и знает? — усмехнулся Петрович. — Может, он их там и нашел?

— Я верю Вобле, — твердо сказал Огородников, но проскочила в его словах неуверенность, проскочила, и Петрович ее уловил.

— Ни фига ты ему не веришь. И правильно делаешь. Ему нельзя верить.

— А тебе можно? — спросил Огородников.

— Нужно. Мне нужно, Илья, верить.

— Хочешь свалить? — прямо спросил Огородников.

— Включай звук, Илья... Сейчас будут последние известия.

Новости начались с самого главного — с кровавого события, которое потрясло весь город, — расстрел семьи в самом центре. Огородников и Петрович невольно замолчали и, вжавшись в глубокие кресла, напряженно смотрели на кровавые кадры, которые заполнили экран телевизора. Операторы, прибывшие на место преступления почти одновременно с милицией, засняли все, что оставила после себя банда Петровича, — залитый кровью пол, трупы от прихожей до спальни. И самое страшное, что было в квартире, — плавающий в ванне труп девушки со вспоротым животом.

— Господи, а это зачем? — простонал Огородников.

— Так уж получилось, Илья, так уж получилось... Мы ведь вообще не планировали никого убивать...

— Это она узнала Афганца? — спросил Огородников, указывая на залитую кровью ванну.

— Она.

— Афганец с ней и расправился?

— Да.

— Так что теперь его некому узнать? — спросил Огородников, не отрывая взгляда от экрана телевизора.

— Некому, Илья, совершенно некому.

Но дальнейшие кадры передачи заставили обоих замолчать. Крупно, на весь экран, появился нож Афганца, и надо же — в экранном увеличении явственно вспыхнули даты, которые о многом могли сказать знающему человеку. Да и сама форма ножа наводила на размышление. Да еще и диктор, сославшись на мнение эксперта, высказал предположение, что нож афганский, что принадлежал он человеку, который наверняка побывал в Афганистане, а тех, которые были там в эти вот годы, в городе две-три сотни и перебрать их одного за другим не такая уж и сложная задача.