Вместе с хирургом изображаем процесс чесания. Хирург скачет вокруг стола, задрав футболку, скребет двумя руками свой волосатый животик. Напоминает маленького Кинг-Конга.

– Так делаю…

Пока ждем из приемного специалиста по обработке чесоточных больных, коротаем время за беседой.

– Ты давно в России-то?

– Давно живу.

– Чего говорить не научился?

– Я говорить научился.

– А где успел побывать? На что посмотрел? Куда вас на экскурсии возят?

– Много где был.

– И Эрмитаж, наверное, уже посетил, да? Даже завидую тем, кто в первый раз.

Беседу прерывает появление санитарки с флаконом бензилбензоата. Жаль. Так и не узнаем о программе посещения культурной столицы.

Брат милосердия

Работал у меня медицинским братом один джигит. С каких горных вершин он спустился, я так и не узнал, как не запомнил его национальность. Говорят, что весь его народ живет только в одной деревне. Говорил брат с сильным акцентом, писать умудрялся тоже. Как и на каком языке думал – не знаю. Зато исполнителен был до идиотизма.

Молодой мужик, моложе полтинника, заболел первый раз в жизни. И сразу заболел по-взрослому: инфаркт. Два раза подряд – клиническая смерть. Реанимация. Больной в коме, на ИВЛ, адреналин льется в вену едва ли не струйно. Шансы выжить у человека минимальны, но очень не хочется, чтобы он умер при тебе. Желание одно – передать живым следующей смене. Кстати, такое желание врачей дотянуть больного хотя бы до утра спасло не одну сотню жизней.

Показалось, что часам к трем ночи больной чуть-чуть стабилизировался. Пошел и я отдохнуть. Строго приказал джигиту, смотри на монитор, чуть что изменится – сразу зови. Сел в ординаторской в кресло и сразу заснул. Через полчаса он трясет меня за плечо:

– Больной умэр.

Бегу в палату. По пути толкаю напарника: «Остановка!» Поздно. Труп уже запакован в простыню, номерок на ноге, все как положено.

– Ты чего, совсем того, еб…я?

– Но ведь он умэр, я позвал. Манитор паказал.

Писать эпикриз придется мне. Суток больной не прожил. Посылаю джигита подальше и уже спокойно иду спать. К приезду патанатома написать успею. Только заснул, снова трясет за плечо.

– Там номэр пать умэр.

Имелся в виду больной с пятой койки.

– Совсем?

– Да, совсэм. Я упаковал.

– Ну, а на хрена тогда будишь.

– Сказат надо.

К счастью, на койке номер пять лежал безнадежный онкологический больной, и попытки его реанимации в случае смерти предусматривались только на бумаге.

* * *

Если человек трясется от страха, лежа на операционном столе, слова о том, что все закончится хорошо, не будет боли и осложнений, бесполезны. Тогда стараешься поговорить с ним о чем-нибудь постороннем. Иногда это помогает, если не успокаивает, то хотя бы отвлекает. Хорошо действуют разговоры о ком-нибудь из общих знакомых. А найти их не сложно, если работаешь в районной больнице. Хотя бы одного-двух интересных людей вспомнишь в каждом окрестном поселке, в селе общие знакомые найдутся всегда. Быстрее налаживается контакт, иногда человек и не замечает, как уснул и проспал час-другой и, проснувшись, продолжает прерванный наркозом разговор.

Читаю обложку истории болезни, фамилия, адрес регистрации:

– Что-то вы не очень похожи на коренных обитателей вашего поселка.

– Да мы там недавно. Вы правы, маргиналов там хватает.

– И что у вас там нового? Как поживает наша Верочка? Все по-прежнему с топором в сумке ходит?

– Эта сумасшедшая? Да все так же, только теперь уже с двумя.

– Интересно, растут люди…

– Да, только теперь она стала какашками с балкона кидаться. Мы с ней в соседнем доме живем, боюсь во двор заходить.

Гений

Как-то случайно зашел на работе разговор о гениальных личностях. Вспомнилась одна история, которая случилась в Питере в 80-х годах. Во времена, когда психиатрия была не только отраслью медицины, но и средством воспитания и исправления неугодных нашему советскому обществу. Жаль, подзабыл подробности, но смысл истории в следующем.

Итак, жил в городе один гений. В дальнейшем выяснилось, что он убежал из дурдома и скрывался. Но на хлеб зарабатывать надо. И вот, сколотив команду единомышленников, он занялся промыслом. Будучи прекрасно знаком со всей структурой психиатрической помощи, стал заниматься проверками лечебных учреждений. Обставлялось все примерно так: главному врачу больницы (диспансера, интерната и прочих форпостов борьбы за психическое здоровье) звонили якобы из комитета по здравоохранению, или как он тогда назывался – горздрав. Якобы от покровительствующего им чиновника. По секрету сообщалось о предстоящей неожиданной ревизии. Ревизии серьезной, чуть ли не с министерства, последствия которой грозят оргвыводы. Типа того, готовьтесь. Звонки всегда подтверждались, комиссия приходила. После таких предупреждений мандата у ревизоров особенно никто не спрашивал. Как человек опытный, главный ревизор сразу находил грубейшие нарушения в работе лечебных заведений. От лечебного процесса до хозяйственной деятельности. Особенно много недостатков находилось в работе пищеблока. Удавалось задобрить только щедрым приемом и выплатой отступных как в денежной, так и в натуральной форме. Пищеблок расплачивался продуктами. Напоследок для команды проверяющих устраивался банкет.

Гений особо не зарывался, что позволяло ему несколько лет заниматься своим промыслом, пока один из врачей случайно не узнал в ревизоре своего бывшего пациента. По другой версии, команда перепилась на банкете и была разоблачена. Дело не стали предавать огласке. Это понятно, идиотами выглядеть никто не хотел. Ни главврачи, ни чиновники горздрава. Не известна дальнейшая судьба этого гения. Говорят, ранее он был признан невменяемым, потому и лечился в дурдоме. Посадить в тюрьму его не могли. Так что, вероятно, сейчас на свободе и наверняка в наше время востребован. Если, конечно, жив и полон идей.

* * *

В курилке рассказывает уролог:

Приходит на днях к нему на прием женщина. Оказалось – дочка одного из пациентов. Вся в слезах, жалуется:

– Что вы сделали с моим папой?

Вспомнили, да, был такой дедок, долго у нас лечился. По идее, должен был умереть, рак простаты, уросепсис. Чудо, но после операции дед не только выжил, но и стал поправляться. Помнится, еще задавал вопросы на тему потенции, но мы как-то не обращали на них внимания. У старичков такое бывает, появляется не вполне здоровый интерес.

– А что, ничего не сделали, вылечили. А какие у вас могут быть претензии? Он же сейчас дома?

– Так уже не дома. Какие претензии? А такие претензии, пришел он домой, и знаете, доктор, что он нам заявил? Сказал, так, слушайте:

– Доктор мне новый член сделал. И теперь я вам всем его покажу!

Мы думали – ну совсем с ума дед сошел после болезни, а он, он,