Опасность все усиливалась, и Холе наконец убедила нашего упрямого брата покориться. Нарушая все правила приличия, она сама побежала к английскому консулу с сообщением об этом и желая потребовать, чтобы боевые действия были прекращены. В то время британцы не имели в Восточной Африке такой власти, как сейчас, и во внутренних делах Занзибара их мнение значило так же мало, как, скажем, мнение турок во внутренних делах Германии. Это положение коренным образом изменилось только с 1875 года, благодаря политике Англии в отношении рабов – в пользу этой страны и в сторону полного разорения нашего народа.

Холе не нашла консула, но в это время люди из дома Баргаша стали кричать морякам: «Мир, мир!», стрельба прекратилась, и нам удалось избежать большей беды. Если бы та канонерка действительно обстреляла дворец претендента из орудий, сейчас на троне Занзибара сидел бы не он, а другой султан, и я бы никогда не уехала в Европу.

Чтобы подобные заговоры не происходили в будущем, было решено, что Баргаш будет выслан в Бомбей. Он отплыл туда на британском военном корабле, и вместе с ним отправился (добровольно) Абд иль-Азиз. Это было сделано по совету английского консула. Вероятно, британцы хотели держать в своих руках предполагаемого наследника Маджида, чтобы без грубости принуждать султана действовать в согласии с их планами. Баргаш прожил в Бомбее два года, затем без шума вернулся на Занзибар, и после смерти Маджида в 1870 году наконец получил по наследству давно желанный престол.

Сложные отношения с невидимым управляющим. – Жизнь на плантации Кисимбани. – И на плантации Бубубу. – Продажа Бубубу. – Снова в городе. – Примирение с Маджидом. – Ссора с Холе. – Ненависть восточных людей к лицемерию. – Их великая верность в дружбе.

Наш замысел, который начался с таких больших надежд и так старательно был разрушен до основания, обошелся нам дорого. Мои племянницы были достаточно богаты, чтобы легко перенести свои потери, но многие из наших лучших рабов погибли в бою, а другие стали инвалидами или были изуродованы, и их вид постоянно напоминал нам о бедствии, которое вызвали мы сами. Но это еще самое слабое наказание, самый безобидный урожай, который мог вырасти из посеянных нами семян зла. Гораздо хуже для нас – Холе, Медже, моих двух племянниц и меня – видеть, что все наши добропорядочные родственники и друзья явно сторонились нас, и при этом чувствовать, что это отношение совершенно оправданно. Были и такие люди – те, кто не любил нас или надеялся добиться благосклонности властей, передавая сплетни, – которые продолжали шпионить за нами и прилагали для этого огромные усилия. Нам это было все равно, поскольку наше дело было проиграно навсегда, но то, что мы оставались на подозрении, отпугивало немногих оставшихся у нас друзей. Даже хитрые баньяны долгое время обходили нас стороной и лишь иногда пробирались в наши дома по ночам, чтобы расхваливать свои индийские товары. Наши когда-то полные движения дома, где все время, как в голубятне, кто-то входил, кто-то выходил, теперь наполнились давящей пустотой, стали одинокими и мрачными; к нам не заходила ни одна душа из внешнего мира. Это становилось невыносимо, и я решила переселиться в одно из своих имений; мои четыре сообщницы вскоре последовали моему примеру – покинули город и поселились в сельской местности.

С тех пор как умерла моя мать, я редко бывала на какой-нибудь из своих трех плантаций и приезжала туда только на пару дней. Поэтому, после всех моих недавних бедствий и всех семейных раздоров, я вдвойне радовалась, предвкушая удовольствия сельской жизни. Я выбрала Кисимбани, потому что это имение предпочитала моя дорогая мать и из-за воспоминаний о ее частых поездках туда. Но я также понимала, что мне придется терпеть те неудобства, от которых страдают живущие в одиночку арабские дамы из-за своей вынужденной независимости от мужчин-советчиков.

Тиранический этикет нашей страны запрещает нам, женщинам, разговаривать даже с нашими собственными служащими, если они – свободные мужчины. Распоряжения и отчеты должны передаваться через рабов, а поскольку лишь немногие знатные дамы умеют писать, то можно пересчитать по пальцам дам, которые когда-либо видят баланс, составленный их управляющим. Если управляющий обеспечивает дом госпожи всем необходимым и присылает ей достаточно денег после урожая, это ее обычно вполне удовлетворяет. Эти доходы поступают от продажи гвоздики и кокосов. Есть еще картофель, ямс и другие плоды, вырастающие на земле, но мы слишком горды, чтобы продавать их, и управляющий может делать что пожелает с той их частью, которая не нужна для домашнего потребления.

Пока я жила в городе, мой управляющий Хасан раз в неделю или в две недели приезжал, чтобы передать мне свой отчет через одного из моих домашних рабов и попросить указаний, которые я посылала ему этим же путем. Для таких случаев, как этот, существует особая комната на первом этаже дома, где мужчины отдыхают после долгой езды на муле, подкрепляясь едой и питьем перед возвращением домой. Но теперь, когда я собиралась жить в Кисимбани, Хасан стал для меня неудобен; ему, бедняге, самому приходилось все время прятаться или сворачивать в сторону, чтобы не увидеть какую-нибудь из нас, женщин. Поэтому я перевела его на другую плантацию, а на его место назначила сообразительного (он умел читать и писать) и энергичного абиссинца, который был рабом, а не свободным человеком. Абиссинцы вообще ловкие и смышленые люди, и мы, если есть выбор, покупаем их охотнее, чем негров.

Теперь я могла сколько угодно ходить по своему имению, не боясь создать этим трудности для своего управляющего.

Мои домашние животные доставляли мне много удовольствия, и я каждый день проводила с ними по нескольку часов. Кроме того, мне было приятно радовать стариков и больных в их маленьких низких хижинах лакомствами, которые мои служанки относили им с моего обильного стола. Детей рабов – они принадлежат владельцу родителей, вроде дивидендов с капитала, – я приказала присылать ко мне каждое утро. Их умывали возле колодца водой с расселем, а затем кормили. Рассель делают из листьев одного восточного дерева. Их высушивают и превращают в порошок, который, соприкасаясь с водой, превращается в пенистый состав, похожий на мыло. До четырех часов дня, когда родители этих малышей возвращались с поля, я оставляла детей на своем дворе, где они играли под присмотром надежной рабыни. Для маленьких озорников это было лучше, чем весь день провести под солнцем на спине у матери, которая привязывает ребенка к себе и носит его с места на место.

Такая вольная сельская жизнь была мне очень по душе, и я была в восторге оттого, что сменила беспокойный город на это очаровательное место. Жены и дочери моих знатных соседей стали, согласно этикету, наносить мне визиты, и вскоре у меня появились гостьи, которые оставались в моем доме на несколько недель, а то и месяцев. Кроме того, незнакомые люди тоже иногда отдыхали в мужской комнате после утомительного пути: у нас это старый обычай. А поскольку Кисимбани находится на перекрестке двух дорог и движение на обеих оживленное, таких залетных птиц всегда было много.

Я постоянно поддерживала связь с городом. Два раба через день ездили туда верхом и привозили мне новости. Кроме того, два или три раза в неделю я посылала туда служанку, которая привозила мне письма от моих друзей и родственников. Тревога, остававшаяся после того прискорбного и неудачного заговора, утихла, но разлад между моими братьями и сестрами продолжался. И это была еще одна причина, по которой я не спешила переселиться обратно в город.