1 июля 1885 года я выехала с детьми из Берлина и 3 июля, через Бреслау и Вену, благополучно добралась до Триеста. Только на борту парохода «Венера» компании «Ллойд», который поднял якорь в двенадцать часов того же дня, моя тревога ослабла настолько, что я смогла насладиться покоем, которого мне так не хватало перед этим. Утром 5-го числа мы были на Корфу. Поездка, занявшая несколько часов, позволила нам познакомиться с лучшими достопримечательностями этого очаровательного острова. Оттуда мы продолжили путь мимо бесплодного острова Итака у южной оконечности Греции и высокой Кандии[4] и прибыли в порт Александрии.

Как тепло стало у меня на душе, когда я сошла на берег в этом городе, среди пальм и минаретов: он был так похож на мою родину! Понять мои чувства может лишь тот, кто много лет не был в родной стране при обстоятельствах, похожих на мои. Девятнадцать лет я не видела настоящего юга, все это время я сидела в Германии у очага, и одна зима сменяла другую. Хотя я стала жительницей севера и мне выпали на долю многочисленные обязанности немецкой домохозяйки, мои мысли обычно были очень, очень далеко. Из всех видов отдыха, из всех развлечений самым лучшим для меня было сидеть, погрузившись в чтение книги о южных странах. Поэтому неудивительно, что при виде Александрии я едва не лишилась чувств и стояла, глядя на суетливое движение в порту, словно во сне.

На таможне у нас потребовали, чтобы мы назвали свои имена. Я решила, если будет возможно, не называть свое имя и попросила у одной из своих спутниц ее визитную карточку. К моему изумлению, этой карточки для таможенников оказалось достаточно. Потом мы оказались в настоящей осаде: так плотно нас окружила шумная толпа. Нам пришлось потратить немало сил, чтобы нанять кеб и добраться до своего отеля. Десятка полтора людей окружили нас, стали шумно предлагать свои услуги и не сходили со своих мест, пока их не разогнала полиция. После этого кеб смог сдвинуться с места, но один предприимчивый человек запрыгнул на него сзади и, когда мы уже ехали по улицам, громко рекомендовал себя в качестве переводчика. Он не мог понять, как получается, что я сама говорю по-арабски и поэтому могу обойтись без переводчика; это казалось ему какой-то загадкой.

Два дня в отеле, оказавшемся дорогим и грязным, пронеслись мгновенно. Больше всего мне нравилось ходить в арабский квартал, наблюдать его оживленную жизнь, которая была для меня непрекращающимся удовольствием. Сначала люди там смотрели на меня подозрительно. Но как только я обращалась к ним по-арабски, их лица становились веселее, а глаза начинали блестеть, и они кричали: «Матушка, где вы так хорошо научились говорить по-нашему? Вы, должно быть, долго жили в Багдаде? Сколько времени вы там пробыли?» Извозчик, управлявший нашим кебом, так нас полюбил, что в конце концов попросил, чтобы я взяла его к себе слугой. Он клялся, что будет верен мне всю свою жизнь и никогда не выпьет ни капли моего вина. Бедняга очень опечалился, когда узнал, что я не могу исполнить его просьбу.

Некогда прекрасный город Александрия все еще лежит в развалинах – вот памятник английскому «гуманизму»! Все местные жители ненавидят англичан от всего сердца; исключением являются лишь вице-король Египта и несколько его министров – и то просто потому, что они британские ставленники. Несколько раз я слышала, как люди в лавках и на улицах обменивались очень пренебрежительными замечаниями на их счет. Много раз меня спрашивали, англичанка ли я. Когда я отвечала, что я немка, это производило хорошее впечатление. В европейской колонии Александрии мнение об англичанах ничуть не лучше.

Из Александрии мы за восемнадцать дней добрались до Порт-Саида. Там мы встретили транспортный корабль «Орел» из Восточно-Африканской эскадры германского флота и были приняты на его борт. Хотя Порт-Саид – всего лишь маленький портовый город, там можно достать почти все; есть много магазинов со всеми предметами роскоши, какие может пожелать человек.

Здесь начинается пустыня и прорытый через нее канал, который связывает Средиземное море с Красным. Канал так узок, что одно судно не может пропустить вперед другое, поэтому через одинаковые промежутки устроено то, что я для удобства назову «запасными путями». На них указывают знаки, поставленные на берегу: что-то вроде «Южная граница вокзала» или «Северная граница вокзала». На этом водном запасном пути корабль может ждать много часов, пока встречное судно не пройдет в противоположную сторону. В Порт-Саиде каждый пароход принимает на борт лоцмана, обученного, как благополучно провести судно через канал; он также понимает значение сигналов-шаров, которые движутся вверх по канатам. Эти сигналы сообщают, нужно ли вам ждать, сколько кораблей вы должны пропустить вперед, и так далее. Ни один корабль не может идти по каналу на полной скорости, потому что большие волны, которые он поднял бы при этом, могли бы повредить непрочные песчаные берега. По ночам движение вообще прекращается.

Канал заканчивается в Суэце. И вот мы выплыли в Красное море. Уже на канале зной душил нас, а когда мы оказались между высокими скалистыми берегами залива, жара стала невыносимой. Мы и днем и ночью обливались потом. Мне эта родная жара была по душе, но моим детям она не подходила, и от нее они стали беспокойными и раздражительными. Волны на море были такими высокими, что мы не могли открыть иллюминаторы; в каютах из-за этого становилось душно. Мы проводили ночи на палубе в шезлонгах, что было неудобно и не позволяло отдохнуть. Плавание до Адена продолжалось неделю, а там мы прождали пять дней, прежде чем «Орел» получил разрешение продолжить путь. 2 августа мы увидели остров Пемба. Какая это была радость! Это значило, что до берега Занзибара осталось не больше тридцати миль и до него можно легко доплыть за три часа. Но наступила ночь, и мы остановились у Северного мыса: из-за песчаных отмелей было опасно пытаться войти в порт в темноте.

На следующий день мы встали рано. На горизонте был виден целый лес мачт в порту. Когда корабль плыл вдоль берега, мы могли прекрасно рассмотреть пальмовые рощи и в них – негритянские деревни. После множества сигналов нам указали, где встать на якорь, но это место нам очень скоро пришлось сменить на другое. В гавани стояли четыре немецких военных корабля – «Стош», «Гнейзенау», «Элизабет» и «Принц Адальберт», два корабля английского флота, пять пароходов султана и несколько парусников. Коммодор Пашен посчитал, что меня следует рассматривать как «секретный груз», и это обозначение очень позабавило офицеров эскадры. Но когда прибыл на корабле «Бисмарк» любезный и благородный адмирал Кнорр, положение изменилось, и я получила возможность отправляться на берег когда захочу.

Во время нашего первого выхода в город мне показалось, что на лицах людей, которые толпой окружали нас, я прочла непритворное удивление. Справа и слева звучали их крики на арабском и суахили: «Добро пожаловать, госпожа!» Если мы заходили в лавку, чтобы купить что-нибудь, перед ее дверью собиралась огромная толпа, которая почтительно расступалась перед нами, когда мы выходили. День за днем наша добровольная свита становилась все больше, а воодушевление народа становилось все сильнее. Это, разумеется, вызывало гнев и у султана, и у английского генерального консула, его советчика в политических делах. Баргаш даже приказал выпороть нескольких человек плетьми за то, что они ходили следом за нами. Затем он и английский чиновник сочли нужным подать командиру эскадры жалобу на то, что народ устраивает в мою честь демонстрации.