Все это благодаря эмиграции. Уже в 40-х годах xvii века число людей, желавших попытать счастья за океаном, превысило 100 тысяч, а до 90-х годов xviii века из Англии каждое десятилетие эмигрировало 30–70 тысяч человек[267]. Те, кто опасался, что эти предприимчивые люди будут потеряны для родины, упустили из вида выгоды трансатлантической миграции, например торговлю колоний с Европой. Экспорт труда оказался полезным Америке, где земля имелась в избытке, а рабочих рук не хватало. Кроме того, от эмиграции англичан за океан выиграли и их менее склонные к риску соотечественники: труд на Британских островах несколько подорожал.

Миллисент Хау, Абрахам Смит и другие англичане, уехавшие в Америку после 1670 года, мало что увезли с собой, и даже свой переезд они, по сути, оплатили будущим трудом. Однако они принесли некоторые идеи, серьезно повлиявшие на историю Америки. Во-первых, это концепция имущественных прав, складывавшаяся в практике судов общего права (и Канцлерского суда), начиная с xii века[268]. Во-вторых, это воинствующий протестантизм (не забудем и о квакерах, католиках и евреях, сыгравших заметную роль в заселении Восточного побережья)[269]. В-третьих, это правило, согласно которому законность налогов зависит от их одобрения парламентом. Это были основные лозунги гражданской войны в Англии.

Неприятие единообразного англиканского богослужения, к которому стремился архиепископ Уильям Лод, а также сопротивление налоговым нововведениям Карла I определили характер кризиса середины xvii века на Британских островах. Уже в 1628 году, в Петиции о праве, критики короля в парламенте потребовали, чтобы “никакие подати или сборы” не были “налагаемы или взимаемы в этом королевстве королем или его наследниками без доброй воли и согласия архиепископов, епископов, графов, баронов, рыцарей, горожан и других свободных людей из общин этого королевства; и властью парламента”, что “никто не должен быть принуждаем против своей воли давать взаймы деньги королю” и что ни на кого “не должны быть налагаемы повинности или налоги, именуемые доброхотным приношением или подобные им сборы… подданные унаследовали ту свободу, что они не могут быть принуждаемы платить какой-либо налог, подать, сбор или другую подобную повинность, не установленную общим согласием в парламенте”. Королю после неудачной попытки Лода (приведшей к войне) навязать Книгу общей молитвы пресвитерианской Шотландии пришлось смиренно обратиться к парламенту. Но вместо того, чтобы согласиться с предложенным ограничением своей прерогативы, в августе 1642 года он начал войну. Страна погрузилась в хаос. Карл проиграл, а 30 января 1649 года лишился головы. После казни короля была учреждена республика, которую сменила (как и предписывала античная политическая теория) тирания. После смерти лорда-протектора Оливера Кромвеля произошла реставрация монархии, но вскоре дали о себе знать давние проблемы. Карла II и его брата подозревали, и не без оснований, в симпатиях к католикам, а также в желании ограничить власть парламента. Карл II лишился престола в результате вторжения голландцев (1688), которых пригласил парламент. Билль о правах (1689) подвел итог спору о налогах: “Взимание сборов в пользу и в распоряжение короны, в силу якобы прерогативы, без согласия парламента или за более долгое время или иным порядком, чем установлено парламентом, незаконно”. Устранив угрозу произвольного налогообложения и поставив правительственные доходы, расходы и заимствования под контроль органа, в котором собственники получили непропорционально широкое представительство, “Славная революция” заложила прочный фундамент для развития британского “морского и налогового комплекса”[270]. Даже если бы власть династии Стюартов была восстановлена в 1714 или 1745 году, вряд ли они смогли бы изменить это положение вещей.

В xvii веке в Англии произошла глубокая перемена, касавшаяся самой природы политики. Спор шел между герцогом Девонширским и графом Шефтсбери, выпускниками Оксфорда (первый учился в колледже Св. Магдалины, второй в Крайст-Черч). Оба черпали вдохновение за границей – во Франции и Голландии соответственно. Томасу Гоббсу, автору “Левиафана” (1651), урок первой половины xvii века был ясен[271]: “Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в… состоянии войны всех против всех”[272]. Гоббс утверждал, что люди исполняют свои обязанности лишь в силу “страха”, и поэтому власть должна быть вручена могущественному суверену, ответственному за защиту, образование, законы и правосудие. Гоббс полагал, что суверен должен быть огражден от посягательств подданных: его не связывает соглашение (конституция), его власть не может быть разделена, его невозможно приговорить к казни[273]. Однако Гоббс не оправдывает, вопреки распространенному мнению, абсолютизм. Напротив, “Левиафан”, рисующий человеческое несовершенство и содержащий прагматические аргументы в пользу сильного суверена, порывал связи Гоббса с изгнанными Стюартами. По мнению Гоббса, сувереном может быть или король, или парламент (“монарх или собрание”)[274]. Таким образом, его концепция далека от абсолютизма Роберта Филмера, автора трактата “Патриарх: защита естественной власти королей против неестественной свободы народа”.

“Первый трактат о правлении” Джон Локк посвятил опровержению Филмера, а “Второй трактат…” стал в большей степени вызовом Гоббсу. Локк, далекий от мысли, что суверен может стать избавлением от естественного состояния, доказывал, что истинное природное состояние гармонично. Это потенциальный сторонник абсолютизма, стремящийся “отнять свободу”, находится в состоянии войны с обществом[275]. Люди желают подчиняться не только из-за своего страха перед хаосом. Будучи “обществом разумных существ”, они объединяются “ради взаимного блага”. Локк утверждал, что в государстве, учрежденном на этом принципе, “гражданское общество” делегирует власть “законодательному органу”, решения которого основаны на неявном согласии всех граждан. В отличие от Гоббса, считавшего, что власть суверена должна быть едина и неделима, Локк выступил за отделение “исполнительной”