Вскоре непогода действительно унялась, и кнорр свободно заскользил по широкой спине Новой. Гребцы отложили весла и снова подняли парус. Серое латаное полотно надул выдох попутного ветра. Среди ясно-голубых лоскутов, проступивших сквозь грязно-серую пелену, реяли белоснежные чайки. Там, где в Новую впадала небольшая речка, они горланили громче всех. Ратмир прищурился и различил на берегу крыши приземистых хижин.

– Как называется это село? – спросил он у повеселевшего от перемены погоды Грани.

– Ижора, – ответил тот.

– А та речка?

– Ижора, – сказал Грани. – Здесь все – сплошная Ижора. Поэтому мы здесь не задерживаемся. Курс на Альдейгьюборг!

Озеро Нево встретило их синими объятиями большой воды, отражавшей небо с застывшей грядой белых облаков. На скалистых берегах высились цепкие сосны. Рельеф побережья будто нарезали гигантским ножом на множество полуостровов и узких заливов. Часто попадались целые семейства островов и островков, поросших зеленым кустарником.

Со временем берег почти опустился до уровня реки. Заболоченная кромка шумела на ветру густым тростником, под которым прятались утки. Грани сам взял в руки тяжелое кормовое весло – на этом участке немудрено было напороться на мель.

Устье реки Волхов привольно раскинулось между двумя далекими берегами. Здесь было просторно и воде, и земле. «Здесь просторно и мне», – думал Ратмир, жадно вдыхая ветер Гардарики, раскрывавший легкие в груди и крылья за спиной. От полей, плавных изгибов реки и долгих холмов с мягкими дубравами веяло родным и щемящим.

«Я дома, – вдруг ясно ощутил он. – В это сложно поверить, но я вернулся домой…»

Сначала перед ними выросли высокие и грозные, словно воинство великанов, деревянные башни каменной крепости Стоюты. Твердыня-страж славянских рубежей казалась неприступной ни с воды, ни с земли. Дозорные, поблескивая шлемами на солнце, проводили их внимательными взглядами. Ничего в здешних местах не делалось без ведома князя по имени Ратибор, или Ретибура, как его называли частые гости-скандинавы.

Корабль купца Грани здесь знали давно и останавливать для проверки не стали. Командир стражи едва заметно кивнул сорвавшему в приветствии шапку с норковой опушкой купцу и махнул рукой, открывая путь.

Стройный частокол Ладоги показался совсем скоро, как миновали Стоюту. Этот город возвели для торговли и ремесел, поэтому выглядел он не так угрюмо и опасно, как Стоюта. Весело трепетали на ветру разноцветные флаги торговых кораблей со всего света, на берегу у сходней суетились экипажи, переговариваясь на разных языках, от пестроты одежд рябило в глазах.

Боян наблюдал за суетой с безучастной улыбкой, с наслаждением подставив лицо свежему ветру и любовался белоснежными чайками, утопавшими в небесной синеве.

– И как тебе это удается? – сказал Ратмир.

– Что? – повернулся к нему спутник.

– Радоваться. Все время. Я ни разу не видел, чтобы ты повесил голову.

– А я три секрета знаю, – прищурился бродячий музыкант. – Хочешь, с тобой поделюсь, не жалко. – Ратмир кивнул. – Знаешь, почему ты часто грустишь?

– Ну?

– Ты слишком часто думаешь, что жизнь к тебе несправедлива.

Ратмир усмехнулся и промолчал.

– Не волнуйся, ты ошибаешься. Жизнь несправедлива не только к тебе. А ко всем. У кого-то хлеб черствый, у кого-то жемчуг мелкий, но страдают одинаково.

Боян тронул струну Симаргла. Та издала долгий печальный звон.

– Почему-то многие с детства уверены, что жизнь должна быть легка, как облако. Для счастья человеку нужно лишь добыть много золота и купить много добра. Стать знаменитым. Подняться над всеми. И тогда его жизнь станет легкой. И он крутится, извивается, вертится, как уж на адской сковородке, самостоятельно превращая окружающий мир, набитый чудом, красивыми песнями, женщинами и бухлишком, в пекло преисподней.

Глаза Бояна затуманились. Похоже, он представил себе, сколько еще прекрасного ждет его впереди.

– И однажды человек вдруг понимает. Жизнь проходит, а легкости все нет…

– И что не так? – с досадой бросил Ратмир.

– Все не так. Если бы человек умел не смотреть, а видеть, он бы не спрашивал. Вот тебе мой первый подарок: «Жизнь – это страдание». Болезни, боль, старение, смерть – пряди одной косы. Прими жизнь такой, какая она есть. И всегда помни, что жизнь – это удар, от которого можно упасть. А тот, кто готов упасть, не разобьется. Он встанет и пойдет дальше.

– Но зачем тогда жить, если кругом одно страдание?

– Держи второй подарок: «Все меняется». Ночь сменяется днем, боль радостью, смерть жизнью, – Боян тронул вторую струну.

– И как получить удовольствие от радости, если все время думать, что она пройдет?

– Осознание того, что радость скоро пройдет, усилит ее вкус. Как перец.

– А как же страдание?

– Рано или поздно радость вернется – а что еще так увеличивает аппетит, как не ожидание?

Боян дернул третью струну, зазвеневшую чисто и громко.

– Когда ты освоишь два первых подарка, то будешь готов принять третий: «Живи лишь здесь и сейчас». Прошлого уже нет. Будущее еще не настало. У человека нет ничего, кроме текущего мгновения.

Боян положил детскую ладошку задумавшемуся Ратмиру на плечо.

– Потом лобик поморщишь. Веди, – улыбнулся он, склонив голову и прислушиваясь к приветственным крикам на берегу. – Они уже знают.

У длинных, далеко уходивших в тело реки сходней толпился народ, в толпе мелькали светлые, русые и черные головы, сияли начищенные овальные застежки плащей, серебрились на шеях лунницы, позванивали височные кольца на головных уборах замужних женщин. Несмотря на непохожесть серебряных и золотых украшений, на шее каждой девы искрились бусы из разноцветного стекла и коричневого сердолика – в городе работала большая стеклянная мастерская.

Не успели они покинуть борт корабля, как певца окружил народ. Береговые стражники тщетно расталкивали людей и требовали разойтись. Десятки рук тянулись к Бояну, сотни глаз жадно смотрели на него.

Толпа сама собой образовала круг, в центре которого оказались Боян и Ратмир. Слепой улыбнулся и снял с плеча мешок с инструментом. Пальцы легли на струны, и полилась мелодия, чистая, синяя и светлая, словно здешние воды.

Все смолкли, слушая Бояна. Волшебный звон последней ноты медленно угасал в золотистом воздухе вместе с лучами клонившегося к закату солнца.

– Я приготовил тебе кров, вещун, и любые яства, какие пожелаешь, – пробасил выступивший вперед человек такого роста, что казалось, он подпирает головой облака. Драгоценный ярко-синий кафтан, расшитый дорогой тесьмой, роскошные сапоги из мягкой кожи и украшенный золотом пояс говорили о немалом достатке своего хозяина. – Бери с собой друга, и идем со мной.