Но громилы ее не слышали. Оттолкнув тетю Эльзу, они кинулись к крыльцу, проникли внутрь и оказались в столовой. Бон вошел первым. В этот момент там действительно ужинали старики и инвалиды. Оторвав глаза от тарелок, они испуганно уставились на вошедших.

— А-а-а! — закричала какая-то сумасшедшая старушка. — Фашисты!

И швырнула в Бона ложку. Да так ловко, что сгусток каши угодил ему прямо в лоб и немедленно расползся по лысине и по лицу. Заразившись дурным примером, другие старики тоже стали швыряться ложками, а один, самый агрессивный, метнул со своего края тарелку, от которой уже на лету отделилась еще не обглоданная куриная нога. Ошарашенный столь неожиданной прытью этих полуживых придурков, один из громил громко шмальнул из пистолета в потолок. Визг и крики обрушились на Бона, как первый майский гром.

— Обыщите комнаты! Живо! — заорал он своим громилам, стирая кашу с лица. — И не вздумайте стрелять!

Они бросились шнырять по комнатам, а Бон так и остался стоять посреди столовой, уворачиваясь от ложек и громко ругаясь по-английски. Старики, не понимавшие иностранных языков, еще больше заволновались, решив, видимо, что их опять оккупировали враги.

Комиссар Готтлиб со своими полицейскими предусмотрительно в дом не пошел и даже во двор не стал заходить, что, однако, ненамного облегчило его участь, потому что, услышав истошные крики тети Эльзы, которой активно жестами помогал несчастный немой Гжегош, к воротам пансиона стал собираться народ из соседних домов.

Люди недобро поглядывали на комиссара, а одна женщина заявила, что немедленно позвонит министру. Правда, какому, она не уточнила. А тетя Эльза продолжала кричать.

— Фашисты! — кричала она. — Опять обыски! Они не дают спокойно жить даже хромым старикам, отнимают у несчастных последний ужин.

В общем, комиссар попал в непростое положение. Но когда он увидел возвращающихся ни с чем Бона и гвардию, его вдруг осенило.

— Арестуйте их! — скомандовал он своим полицейским.

И те немедленно взяли под стражу испачканного кашей Бона и его подручных.

* * *

— Значит, вот в чем дело, — задумчиво произнес Игорь. — Фантастика: наши отцы дружили и вместе погибли! Я не могу в это поверить! Идиот! Я ведь прекрасно помню то кладбище и похороны, салют и ту девочку, что рядом стояла. Я даже помню, как она показала мне язык. Кошмар! Как же я не сообразил?!

— А как ты мог это сделать? — расхохоталась Настя. — Или ты считаешь, что я с тех пор не изменилась?

— Нет, это невероятно! — не мог поверить Игорь, продолжая в наступивших сумерках вглядываться в фотографию. — Я ведь видел твои документы, но не мог сопоставить Анастасию Шелепински с Ильей Шелепинским. Да… Меня пора выгонять с работы.

— Что и сделают, не сомневайся, — успокоила Настя, притормаживая перед правым поворотом.

К улице Милоша Формана они подъехали, когда уже почти стемнело. Тем не менее Игорь первым заметил, что у ворот пансиона творится что-то неладное. Маячки полицейских машин посверкивали во все стороны ярко-синим светом, выхватывая из темноты небольшую возбужденную толпу.

— Ну-ка, стой! — скомандовал он. — Там что-то не то.

Но Настя не остановилась. Она сбавила скорость, и «жигуленок» медленно прополз мимо полицейских машин, мимо людей, мимо кричащей тети Эльзы и… мимо начальника имперской безопасности, грозного и лысого Вилли Бона, окруженного тремя полицейскими. Все так же, не останавливаясь и не прибавляя скорости, Настя вывела машину на соседнюю улицу и остановилась только через полкилометра от пансиона.

— Ну, и что теперь? — спросила она тихо.

— Ничего, — откликнулся Игорь. — Прятаться нам в Будапеште негде. Да и делать здесь больше нечего. Надо ехать.

— Куда?

— В Москву. У меня осталась одна задача: вернуть эти чертовы алмазы на родину и сдать начальству. А там — что хотят, то пусть с ними и делают. Мне они точно не нужны.

— Да, — задумчиво произнесла Настя, — если бы еще неделю назад мне сказали, что мои цели совпадут с целями агента КГБ, я бы ни за что не поверила.

— Ты тоже хочешь сдать алмазы нашему начальству?

— Нет, я просто хочу, чтобы они исчезли из Европы. Как говорит наш шеф, неплохо было бы зашвырнуть их за Кремлевскую стену.

— В таком случае — едем.

— Чего вы от меня хотите? Крови? — раздраженно спросил Михаил. — Ею народ не накормишь. Не будет крови. Жизнь людей дороже.

— Но она уже пролилась, — возразил Председатель. — Карабах, Приднестровье, Баку с Сумгаитом не мы организовывали. Да и Вильнюс тоже. Сами нарвались.

— И Будапешт не вы организовывали? — ехидно спросил Михаил. — Весь мир уже знает, кто стоит за погромом в гостинице, только у вас до сих пор нет никакой информации. Ты вообще в курсе, что творится у тебя в ведомстве? Или там уже каждый сам по себе?

— Мы старались выполнить ваше указание, — стоял на своем Председатель. — А без крови история не делается.

— А хоть что-нибудь у вас делается без нее? Для того чтобы выправить экономическую ситуацию, не обязательно стрелять. Здесь головой думать надо. А вы решили, что государство содержит вас только для того, чтобы вы на каждом перекрестке открывали пальбу. Могли бы хоть чему-нибудь научиться. Когда нет ума, всегда кровь льется. Или вы думаете, что агентам только оружие нужно, а голова пусть отдыхает?

— Мы, может быть, чему-то и научились, — возразил Председатель. — А народ? Он не готов к либеральным порядкам, нас не поймут. И вообще, не мы все запутали. Семьдесят лет систему в узел завязывали, а мы должны этот узел бескровно развязать? Да и нет у меня таких кадров. Их всю жизнь другому учили.

— Да пойми ты, наконец, что впервые, может быть, в истории мы попытались придать власти человеческое лицо и жить без насилия, — взмолился Михаил. — А ты мне что предлагаешь?

— Человеческое лицо вначале нужно придать народу. А пока у него его нет, без насилия не обойтись, — оборонялся Председатель. — Вы должны понимать, что такую вашу позицию товарищи из Политбюро видят как слабость и отсутствие политической воли.

— Как хотят, так пусть и воспринимают! И нечего мне угрожать. Не товарищи из Политбюро меня президентом выбирали, а съезд народных депутатов. И не вам за ниточки дергать. Или вы уже переворот задумали? Не выйдет!

* * *

— Боюсь, что-то будет, — поделился своими опасениями Егор, когда они с Толей встретились в том же кафе. — Ситуация напряженная, республики бурлят, в Москве талоны на хлеб хотят ввести, а президент уехал в отпуск. Очень вовремя.

— Президент слишком слаб, — задумчиво произнес Толя. — А почему? Потому что стержня нет. Он от одних убеждений ушел, а к другим не пришел.

— И не случится этого никогда, — согласился Егор. — Партийную школу и карьеру все равно никуда не деть.