Их встречи были нечастыми и грустными. Муссолини приходил в подавленном состоянии, ласки и воркование возлюбленной уже не радовали, как прежде. Кларетта нежно обнимала его за шею, гладила мягкой, теплой рукой щетинистые щеки, старалась поудобнее устроить дуче на диване и обложить его мягкими подушками, которые он так любил. Но дом был чужой, сырой и неуютный, майор Шоглер неотлучно находился рядом, перспективы туманны и тревожны. Дуче не скрывал усталости и безразличия ко всему. Его донимали нескончаемые сцены ревности, которые устраивала Ракеле. Она довела мужа до того, что он обратился к Дольману с просьбой подыскать отдельное от семьи жилье; его раздражали невестки и министры; его угнетала драма дочери, написавшей из Швейцарии, что для своей реабилитации перед ней он должен покончить жизнь самоубийством.

Дуче был столь далек в своих мыслях, что Кларет-те иногда казалось, будто он ее не замечает и движется куда-то по инерции. Понимание бессмысленности свиданий и безысходности самого бытия угнетало Муссолини. И тогда в минуты отчаяния он заявлял Кларетте, что больше так продолжаться не может и им пора расстаться навсегда. Женщина начинала рыдать, обнимая дуче и умоляя остаться. Она была глубоко несчастна и искренна в своих порывах, ибо в ее жизни уже не осталось ничего, кроме любви к этому человеку. Каждый день она просыпалась с мыслью о нем, жила ожиданием и надеждой на встречу, терзалась сомнениями о будущем и мучилась от ревности. Кларетта ревновала дуче ко всем и вся, но боялась признаться ему в этом и вызвать раздражение. Ей оставалось лишь изливать свои чувства на страницах дневника и снова ждать, ждать, надеяться и страдать.

Появление старой любовницы не осталось не замеченным Ракеле. Когда она напрямую спросила об этом Муссолини, он не стал отнекиваться, но заявил, что виделся с Клареттой лишь однажды, дабы положить этому конец. Ракеле не поверила супругу. Ее душили обида и ненависть к расфуфыренной сопернице, которая преследовала семью и не собиралась оставить мужа в покое. Чуть ли не ежедневно Ракеле получала письма от друзей и недругов Муссолини, но еще чаще от анонимных авторов. Не щадя ее женских чувств, они живописали подробности свиданий Бенито с «этой женщиной», вокруг которой плелась запутанная сеть интриг. Однажды Ракеле стало известно, что Марчелло Петаччи, по-прежнему пользовавшийся дурной славой, якобы приобрел за огромные деньги скоростной катер, который мог быть использован не только для развлекательных прогулок по озеру, но и для похищения Муссолини. Кто и зачем собирался его похитить, Ракеле не уточняла. Тем не менее она решила поставить точку над і и потребовала у Буффарини-Гвиди организовать ей встречу с Клареттой. Кроме того, она знала, что у соперницы сохранились копии 13 писем Муссолини, которые явно могли его скомпрометировать. Но главным мотивом этого демарша была все-таки не боязнь за судьбу диктатора, а безумная ревность и ненависть к женщине, разрушавшей ее семейный покой.

Кульминация любовной драмы, давно переросшей в фарс, наступила 24 октября 1944 года. Буффа-рини-Гвиди не мог противостоять напору рассвирепевшей Ракеле, но не мог и взять на себя ответственность за возможные последствия такого визита. Поэтому он решил подстраховаться, поставил в известность Муссолини и получил его согласие. То, что произошло вслед за этим, описано обеими женщинами по-разному. В изложении Ракеле сцена выяснения отношений была малоприятной, но относительно мирной. «Я всегда полагала, — пишет она, — что во всех случаях лучше всего спокойно объясниться. Видимо, для Петаччи мой визит стал полной неожиданностью. Она долго не появлялась. Наконец спустилась со второго этажа в домашнем платье. Вид у нее был растерянный. Молодой немецкий офицер, выполнявший функции охраны, сопровождал ее и присутствовал во время всего разговора (он даже обыскал меня)… Я старалась убедить эту женщину, — продолжает Ракеле, — которая, без сомнения, любила Муссолини (из тюрьмы в Новаре она посылала мужественные письма), что мы обе должны пожертвовать своими личными чувствами и переживаниями, нельзя беспокоить дуче в такой трудный для нации момент. Я объяснила ей, что иначе мы поставим себя под угрозу, а она может даже быть убита». Ракеле имела в виду те письма с обещаниями физической расправы над Клареттой, которые она получала от фашистских фанатиков, считавших, что любовница плохо влияет на дуче и мешает ему управлять страной.

В описании Кларетты сцена выглядит более бурной, а поведение Ракеле — более агрессивным. Дрожа от возмущения и гнева, она ворвалась в дом, когда Кларетта еще пребывала в постели. Ей понадобилось время, чтобы немного привести себя в порядок. Затем она спустилась в гостиную первого этажа и расположилась в кресле. Кроме Ракеле, в комнате находились Буффарини-Гвиди и майор Шоглер, явно не скрывавший своего любопытства. Кларетта чувствовала себя совершенно разбитой и больной. Она молчала, теребя в руках носовой платок, и лишь изредка поднимала глаза на стоявшую перед ней женщину, которая, не стесняясь в выражениях, требовала оставить ее мужа в покое.

Молчание любовницы приводило Ракеле в ярость. Ее наступление было столь агрессивным, что Кларетта дважды теряла сознание, и Буффарини-Гвиди с трудом удавалось привести ее в чувство. Очнувшись, она попыталась успокоить разбушевавшуюся гостью. «Успокойтесь, синьора, — с трудом выдавила из себя Кларетта. — Ваш муж любит вас. Он никогда не позволял никому говорить о вас плохо». Затем она предложила Ракеле забрать копии писем Муссолини, но это лишь обострило ситуацию и привело к новой вспышке гнева. В какой-то момент, когда жена дуче вплотную приблизилась к креслу, Кларетте показалось, что она была уже не способна себя контролировать. «Стоя напротив, она уперла руки в бока и, краснея от напряжения, начала оскорблять меня нехорошими словами».

Пытаясь разрядить обстановку, майор Шоглер набрал номер Муссолини и передал трубку Петаччи. «Здесь твоя жена, Бен. Она кричит и ругается, что мне делать?» — «Прекратите скандалить, — вяло промямлил дуче. — С этим действительно пора покончить». В этот момент Ракеле выхватила трубку и набросилась на Муссолини. Он признался, что был осведомлен о ее поездке, но тем самым лишь подлил масла в огонь. Плача навзрыд, Кларетта упала в кресло, закрыла лицо платком и больше уже не отнимала его от глаз. Напоследок, так ничего толком и не добившись, разъяренная женщина еще раз пригрозила, что в недалеком будущем «содержанка» непременно окажется на площади Лорето. Имея в виду одну из миланских площадей, на которой были казнены 15 юных итальянцев, Ракеле вряд ли всерьез предполагала, что ее слова окажутся пророческими.

Придя домой, она дала волю слезам. Муссолини несколько раз звонил ей из резиденции, а вернувшись, попытался утешить. Ракеле не верила его словам, как, впрочем, не верил и он сам. Каждая по-своему, но ему были дороги обе женщины. Они обе глубоко страдали из-за него, обе любили и не могли уступить друг другу. Поэтому спустя некоторое время после скандала страсти улеглись, и все вернулось «на круги своя».

1944 год был уже на исходе. Он не принес Муссолини и его «социальной республике» ничего хорошего. На Восточном фронте дела шли все хуже, войска Объединенных Наций высадились на побережье Франции, набирало силу партизанское движение в самой Италии, а армия союзников во главе с генералом X. Александером, действовавшая на юге, развернула наступление по всему фронту и сумела существенно потеснить фашистов на север Апеннин. Какой-то «доброжелатель» подсунул дуче переведенную с английского книжку под названием «Процесс Муссолини», в которой анонимный автор угадал одну из его сокровенных мыслей — попасть в руки союзников. В книге верно отмечалось, что в создании неоправданно привлекательного международного образа дуче были повинны и те политические деятели Англии, в том числе Чемберлен и Черчилль, которые до начала войны лили елей на его имя. Захватив Муссолини, Черчилль мог бы реабилитировать себя за прежние восхваления. В выигрыше оказался бы и сам дуче, ибо такой исход давал шанс на выживание.