Еще одна возможность, которую взвешивал Муссолини, — бежать с Клареттой куда подальше, где можно было бы надежно укрыться и тихо скоротать оставшиеся годы. Любовница предлагала с этой целью инсценировать его гибель в автокатастрофе или как-либо еще, а доктор Захариа брался обеспечить безопасный переезд в Испанию. Сам Муссолини обсуждал с начальником полиции Тамбурини план перехода на подводной лодке в Полинезию, Японию или в Аргентину, откуда он получил письмо, написанное одной из его бывших возлюбленных Франческой Лаваньини. Она уже давно обосновалась в этой латиноамериканской стране, но помнила немногие счастливые дни своей юности, проведенные с Бенито, и была готова вновь принять его в свои объятия. Думал Муссолини и о том, чтобы уже сейчас умереть естественной смертью от болезни, а еще лучше — от шальной пули или другой неожиданной напасти. Однако мрачный, безысходный пессимизм обрекал диктатора на пассивное ожидание печального финала. День ото дня кольцо сжималось все уже, не оставляя ни малейших шансов на выживание.

Весной 1945 года Муссолини все же предпринял попытку спастись. Он и прежде вел двойную игру, стараясь через церковные верхи установить контакты с командованием союзных армий в Италии. Но каждый раз приходил неизменный ответ — безоговорочная капитуляция. Вот и теперь, обратившись с предложением «пресечь всякое неконтролируемое и экстремистское движение со стороны иррегулярных частей (партизанские отряды, коммунисты, митинги)», Муссолини обещал распустить фашистскую партию и создать коалиционное правительство «любого направления». Ему все еще казалось, что он олицетворяет в Италии законную власть и с ним можно иметь дело. Оперируя политическими категориями прошлого, дуче совершенно утратил чувство реальности. Поэтому его удивляла та категоричность, с которой союзники по антифашистской коалиции отвергали любое его предложение.

16 апреля 1945 года Муссолини в последний раз провел заседание кабинета министров, объявив о своем решении в течение 48 часов перевести правительство в Милан. На следующий день, вопреки приказу Вольфа оставаться на месте, дуче попрощался с семьей, велел Кларетте собирать вещи и под охраной мощного эскорта укатил в Милан. Вольф к тому времени уже отбыл в Берлин, отдав распоряжение двум эсэсовцам не спускать глаз с Муссолини и в случае попытки к бегству прикончить его.

Дуче остановился в палаццо «Монфорте», где размещалась городская префектура. 21 апреля, в день рождения Рима, он намеревался выступить в театре «Лирико», обратиться к итальянцам с прощальной речью по радио, заказать в кафедральном соборе торжественный молебен по всем погибшим, а затем отправиться защищать «последний редут» в долине Вальтеллина, куда по его приказу должны были прийти 300 тысяч фашистских смертников. Даже на заключительном этапе исторической драмы Муссолини не мог обойтись без театральщины: в центре обороны как символ итальянского героизма предполагалось поместить урну с прахом Данте, доставленную из Равенны. В этой связи Ранн не без язвительности подметил, что общий замысел был хорош, но в нем не хватало одной существенной детали — плана бегства в Германию.

День за днем Муссолини просиживал в своем последнем рабочем кабинете, отдавал бессмысленные и никем не выполнявшиеся приказы, распределял пособия, подписывал приговоры и помилования. Вокруг него вращались какие-то люди, стрекотали пишущие машинки, с непроницаемыми лицами стояли эсэсовцы. Вся империя дуче сократилась до одной итальянской провинции, а префектура Милана напоминала не столько ее штаб, сколько театр марионеток. Состояние «черной меланхолии» все еще сменялось у дуче всплесками отчаянного оптимизма, и в эти минуты он начинал убеждать окружающих в скорой победе при помощи нового секретного оружия. 22 апреля Гитлер из подземного бункера прислал последнюю телеграмму, заверяя, что германский народ вскоре изменит ход войны. Фашистские режимы агонизировали.

Дуче заметался. Теперь его главной заботой стало спасение семьи и Кларетты. Майор Шоглер уже доставил беспокойную подопечную в Милан и поселил в своем доме. Немцы не возражали против ее отъезда в Испанию, как предлагал Марчелло, и даже готовы были предоставить самолет. Дуче эта идея пришлась по душе. Он беспокоился о судьбе своей возлюбленной и даже специально приехал к ней, чтобы убедить ее воспользоваться благоприятной возможностью. Но Кларетта проявила чисто женское упрямство. Она не хотела считаться с доводами рассудка, отвергала все аргументы и просьбы Муссолини, упорно твердила, что без него ей жизнь все равно не мила и что ее единственное желание — быть до конца рядом с ним. «Я иду навстречу судьбе и покоряюсь ей», — писала она в те дни в одном из писем. Можно по-разному относиться к этой женщине, но в глубочайшей любви и безрассудной преданности Муссолини ей не откажешь.

Семья дуче находилась в Гарньяно. 23 апреля он дважды звонил Ракеле, обещая приехать и вывезти их оттуда. Но ситуация менялась очень быстро, партизаны спускались с гор, перекрывали дороги и освобождали города. Ракеле с детьми оказалась отрезанной от Милана, и Муссолини распорядился отправить их на королевскую виллу в Монце, где рассчитывал вскоре присоединиться к ним. Путешествие было опасным: по дорогам передвигались немецкие и итальянские части, громыхали танки и грузовики, брели беженцы и раненые, грохотали взрывы. В любой момент кортеж автомобилей мог налететь на засаду партизан или попасть под налет авиации. Добравшись до Монцы, Ракеле вздохнула с облегчением, но Муссолини на вилле не бьшо.

Несколько дней прошли в тревожном ожидании, но он так и не появился, и вскоре по его приказу семья была перевезена на виллу «Монтеро» в Черноб-био. Ночью 27 апреля Ракеле принесли письмо. Она сразу узнала почерк Бенито и разбудила детей. «Дорогая Ракеле, — писал он, — я нахожусь на последнем этапе жизненного пути. Это последняя страница в книге моей судьбы. Может быть, мы не увидимся более, поэтому я пишу тебе эти строки. Прошу тебя простить мне все то зло, которое я вольно или невольно тебе причинил. Ты хорошо знаешь, что ты — единственная женщина, которую я действительно любил. Клянусь тебе в этом перед Богом и именем нашего сына Бруно. Ты знаешь, что мы должны ехать в Вальтеллину. Постарайтесь добраться до швейцарской границы. Там вы начнете новую жизнь. Думаю, что тебя не остановят на границе, поскольку я всегда им помогал, и, кроме того, вы чужды политики. Если эта попытка не удастся, вам придется сдаться на милость союзников, которые, может быть, будут более великодушны, чем итальянцы. Я вручаю тебе судьбу Анны и Романо, особенно Анны, так как она еще очень нуждается в твоих заботах. Ты знаешь, как сильно я их люблю. Обнимаю и целую тебя и наших детей. Твой Бенито. Комо, 27 апреля 1945 года». У Ракеле сжалось сердце. Она поняла, что это конец.

Письмо перечитывали несколько раз до тех пор, пока все члены семьи не выучили его наизусть. Ракеле не хотела, чтобы этот клочок бумаги, сохранивший последний крик души Муссолини, попал в чужие руки, и сожгла его. Утром произошло чудо — удалось дозвониться до канцелярии дуче. Трубку снял его секретарь Гатти, но едва он успел произнести несколько слов, на другом конце провода послышался голос Муссолини: «Ракеле, наконец-то!» Дуче говорил, что остался совсем один, что его все покинули, что он готов покориться своей судьбе, а ее просит позаботиться о детях. «Надеюсь, — добавил он, — что без меня твоя жизнь будет спокойней и счастливей». Затем Муссолини поговорил с сыном Романо и дочерью Анной-Марией, которые умоляли отца не покидать их. Потом попрощался с Ракеле и вновь попросил у нее прощения. Они оба понимали, что, вероятно, никогда больше не увидятся. Это был их последний разговор.