Он миновал несколько зданий, облицованных штукатуркой с каменной крошкой, в которых все уже давно видели десятый сон, и задержался перед воротами дома, как две капли воды похожего на остальные. Свет не горел в окнах. Хорошо. Хоть отца не придется видеть.

Но не успел он и войти, как услышал мужской голос в гостиной. Телевизор? Нет, уже было давно за полночь, телеэфир обычно прерывали гораздо раньше.

«Решимость народа Британии непреоборима, — гремел голос. — Ни внезапным и жестоким потрясениям, ни долгим и утомительным периодам невзгод не сломить наш дух, не изменить выбранный нами курс».

Это была запись. Одна из пластинок отца. Уинстон Черчилль. Его любимый артист.

Рэй осторожно прокрался по коридору. Дверь в гостиную была приоткрыта. Он заглянул в щелку и увидел знакомую сцену. Отец в коматозном состоянии в своем любимом кресле, напротив телевизора, пустой стакан у его ног, обутых в домашние тапочки. Запах табака и домашнего пива. Пластинка с голосом Лейбористской партии на стареньком монопроигрывателе фирмы «Дансетт».

«Ни одно государство не предприняло настолько всемерных усилий, чтобы избежать этой войны, — говорил Черчилль. — Но осмелюсь сказать, что мы должны желать и быть готовыми вести ее, в то время как те, кто ее спровоцировал, с пеной у рта рассуждают о мире. Так было и в старые времена. Меня часто спрашивают — как нам выйти победителями из этой войны?»

Отец всегда слушал этот бред. Даже когда они жили в Гонконге, когда с ними был Джон и все еще было хорошо. Тогда Рэю приходилось играть очень тихо по выходным, потому что отец слушал речи Черчилля, и его глаза блестели от избытка чувств. А после смерти Джона все только усугубилось. Теперь старик запивал эти речи пивом. Рэй направился дальше по коридору, задумавшись, как сделать так, чтобы его семья вновь стала счастлива. Богоподобный голос гремел на весь дом.

«Я помню, как меня спрашивали об этом, очень часто, и я был не в состоянии дать точный и решительный ответ».

Рэй поднялся по узенькой лестнице, которая скрипела под ногами, и прокрался мимо родительской спальни, слушая дыхание матери. Она бормотала что-то во сне, несмотря на таблетки, которые прописал ей доктор. Затем он миновал старую комнату Джона, в которую никто не заходил со дня смерти брата, и наконец добрался до комнаты в конце коридора, которую делил с Робби.

Рэй осторожно вошел, тихо прикрыл за собой дверь и с внезапным приступом ужаса посмотрел на неподвижное тельце под одеялом. Он опустился на колени у кровати братика, поднес ладонь к его рту и улыбнулся, ощутив на своей коже порывы теплого дыхания. Робби внезапно резко сел, чуть не задохнувшись от испуга.

— Тихо, дурачок, — прошипел Рэй. — Это всего лишь я.

Робби протер глаза.

— Я думал, это привидение. Дурачок.

— Привидений не существует. Я же говорил тебе. И не называй меня дурачком. Спи дальше.

Но Робби уже не хотелось спать. — Дурачок, дурачок, дурачок, — зашептал он. Затем широко зевнул. — Ты зачем меня разбудил?

— Я просто проверял.

Рэй прошел ка свою половину комнаты — их спальня была разделена, как Восточный и Западный Берлин. Стены Рэя были со вкусом украшены несколькими наиболее удачными изображениями «Битлз» — постером к синглу «Yellow Submarine», флаером на концерт и четырьмя глянцевыми фотографиями из альбома «Let It Be», на которых ребята выглядели обросшими и помудревшими. Даже Ринго. Постеры обтрепались по краям, Рэй давно уже вырос из всех этих бирюлек. Его ждал настоящий Джон Леннон. Только где?

Робби лепил на стены любой хлам, который попадался ему под руку, — постеры из разовых журналов, которые он каким-то чудом убедил маму купить. Группы, которых он, возможно, даже не слышал. Но в большинстве своем фотографии «Джем». Робби пересек комнату и присел на корточки рядом с Рэем, который рылся в полке с пластинками в поисках своей школьной коробки для завтрака.

— Ты тут что-нибудь трогал?

— Ни в коем случае, Хосе.

— Перестань так говорить! Никто уже давно так не говорит!

— Чем ты сегодня занимался? — поинтересовался Робби. Рэй ощутил его свежее дыхание. «Колгейт дентал фреш». — Ты уже встретился с Полом Веллером?

— Я же говорил тебе! Я не пойду брать интервью у Пола Веллера! Пойдет Терри. Я был в офисе. Потом ходил с друзьями в клуб. — Рэй взглянул на брата. — А теперь я здесь, с тобой.

— Угу, покамест. — Иногда Робби выражался как пожилая женщина. А ведь был еще совсем ребенком. Мама все еще протирала ему лицо фланелью.

— А ты что сегодня делал, Роб?

Робби пожал плечами.

— Смотрел телик. Делал домашку. Пересчитывал волосы на лобке.

— Да-а? Ну и как?

— Тринадцать. Один выпал. У меня, наверное, линька. — Затем Робби вдруг восторженно пискнул: — Если ты встретишь Пола Веллера…

— Не встречу, ясно?

— Но если все же встретишь, пусть он для меня что-нибудь подпишет, ладно?

Рэй улыбнулся брату из темноты и похлопал его по плечу:

— Может, Терри попрошу. Идет?

Робби просиял.

— Кевин Велис будет просто в шоке, когда узнает, что мой брат знаком с Полом Веллером!

Рэй вытащил пачку пластинок из ряда и, просунув руку в образовавшееся отверстие, нащупал искусственную кожу своего старого школьного портфеля. Выудил из него поцарапанную коробку для ланча, а из коробки — короткую, слегка расплющенную самокрутку. Заначка на черный день. Робби округлил глаза.

— Я знаю, что это. Это наркотики.

— Опаньки, да ты у нас гений.

— Папа тебя просто убьет!

— Тогда я буду трупом. Оба внезапно притихли, вспомнив о комнате на другом конце коридора, в которую никому не разрешаюсь заходить, и о человеке, имя которого никому в этом доме не разрешалось упоминать. О брате, о котором, черт побери, даже заикнуться было нельзя! Рэй вспомнил стены той комнаты, посвященные «Лед зеппелин», Мухаммеду Али и Чарли Джорджу, вспомнил о доброте и силе брата и о той приграничной дороге в Северной Ирландии. Робби всхлипнул.

— Все хорошо, Роб. — Рэй обнял его.

— Мне его не хватает, вот и все.

— Нам всем не хватает Джона. Перестань.

Рэй подошел к окну и осторожно открыл его. В комнату ворвался прохладный воздух, запахи свежескошенной травы после дождя, летней мягкости. Робби стоял у его плеча, шмыгая носом, протирая глаза. Его маленький братик старался быть мужчиной.

Рэй высунулся из окна, зажег самокрутку и, сделав глубокую затяжку, задержал дыхание. Когда он наконец выпустил дым из легких, Робби захихикал:

— Папа тебя четвертует!

Но Рэю уже значительно полегчало. Рядом с ним был брат, в руке — косяк. Он чувствовал, как успокаиваются нервы, восстанавливается дыхание, тревога уходит прочь. Найти Леннона — сложно ли? До рассвета оставалось несколько долгих часов. Рэй сделал еще одну затяжку, прищурившись, окинул взглядом неровные участки садов, с сараями, цветочными клумбами и иногда встречающимися бомбоубежищами.