Учитывая, что кур съели свиньи, что подтверждается наличием на их мордах пуха, уголовное дело по данному факту кражи возбуждать нет оснований.

Из постановления об отказе в возбуждении уголовного дела

Прокурорская «Волга», набитая гостинцами и подарками для сельских родственников Туза, несла Гонсо из города в неведомые дали, дабы мозги его, как выразилось начальство, маленько охолонули после дурацких, опять же по выражению начальства, событий последних дней. Перед Гонсо, сидевшим рядом с водителем, расстилалась бескрайняя степь, испускавшая из своих подземных глубин жаркое марево. Белесое небо над степными просторами тоже исходило жаром. Тугой горячий ветер бил в раскрытое окно машины и постепенно выдувал из головы Гонсо сумрачные настроения. Встреча с Алиной, девушкой-парикмахершей, с которой он столь постыдно попал впросак, буквально вернула его к жизни.

Алина оказалась тихой и застенчивой. Еле слышным голосом убеждала она Герарда Гавриловича, что ничуть на него не сердита. Она понимает, что все случилось непреднамеренно и случайно. И никаких заявлений и жалоб она писать не будет. Хотя ее и подбивают на это. Родители и еще кое-кто. А вообще-то она теперь знаменитость – к ней в парикмахерской очередь из мужчин каждый день. Вот только противно, что все подмигивают и намекают на «тот случай». И потому она теперь на работу ходит в джинсах. Девушка, чувствовал Герард Гаврилович, была замечательная, и если бы не Василиса…

С Василисой было все значительно сложнее и запутаннее. Ни позвонить ей, ни встретить как бы случайно после работы Гонсо не решился. Так и уехал не объяснившись. Вот и думай теперь, что ждет его после возвращения.

До села Герард Гаврилович добрался часа через два, и здесь для него началась расчудесная жизнь в большом просторном доме Силы Васильевича Туза.

Старик Туз, обросший, как леший, седой бородой, страдал ногами и потому целые дни сидел во дворе на широкой оттоманке, застеленной ковром, зорко наблюдал за всем происходящим вокруг и слушал радио. Так что был в курсе всех событий как в стране, так и в мире. И спорить с ним о международном положении было тяжело. Особенно дед не любил президента Буша-младшего и говорил, что от человека, бросившего пить, можно ждать всего. У пьющего человека, разъяснял дед, мозги привыкают работать при подпитке алкоголем. А когда алкоголь перестает поступать в организм слишком резко, мозг повреждается, и это приводит к самым неописуемым результатам. Поэтому когда поступило сообщение, что Буш подавился соленым крендельком, у деда был самый настоящий праздник – его теория нашла блистательное подтверждение. В честь чего было выпито изрядное количество самогона и домашнего вина.

Время от времени дремавший на оттоманке дед покрикивал на Барса – такую же крупноголовую, как он сам, кавказскую овчарку, то спавшую на сырой земле, спасаясь от жары, то неутомимо носившуюся вдоль забора, охраняя хозяйство деда Туза и немилосердно облаивая всякого, кто шел за забором.

А хозяйство у старого Туза было просторное и богатое – сад, огород, курятник, виноградник, малинник, пруд. Старик Туз уходил в дом только спать. Так и текла бы его жизнь в философском направлении, если бы не проклятые пацюки. Эти расплодившиеся неизвестно по какой причине в ходе перестройки и реформ крысы довели деда до состояния пролетарского гнева, и все его мысли в последнее время были заняты только ими. Дед вынашивал планы их полного уничтожения и готовился к большой военной кампании против богопротивных иродов.

Гонсо отвели в доме тихую прохладную комнату, где его никто не тревожил.

Но в первый же день старик предложил ему ночевать в саду под открытым небом. И Герард Гаврилович провел необыкновенную ночь, разглядывая звездное небо, прислушиваясь к таинственному трепету листьев, вникая в перекличку собак, вздрагивая от ударов падающих яблок о землю, думая непрестанно о Василисе то с восторгом, то с бурным отчаянием…

Утром старик как бы случайно спросил:

– А ты, сынок, как – женатый?

– Да нет, холостой еще, – как можно равнодушнее ответил Герард Гаврилович.

– Эх, жалко! – поскреб в бороде старый Туз. – Холостые мужики – они народ беззащитный.

– Это почему же? – удивился Герард Гаврилович.

– А потому что у них рога не растут, – не моргнув глазом ответил старик. – Им ни бодаться, ни упереться нечем!

За сивой щетиной было не разобрать, ухмыляется старый Туз или нет, но одно Герард Гаврилович уяснил себе сразу – старик непрост и на язык ему лучше не попадаться.

А на следующий день приехал в гости «местный Анискин» – именно так отрекомендовал ему еще в городе Жан Силович местного участкового Трофима Лукича Желвакова. Это был суровый, неулыбчивый мужик с загорелым до вишневого цвета лицом, постоянно промокавший носовым платком изнутри свою форменную фуражку, на которой пот выступал, как роса поутру.

Желваков покатал Гонсо по району, а как-то за пивом, криво усмехаясь, поведал Герарду Гавриловичу историю, которая еще в советское время прервала его служебную карьеру и оставила в звании майора на веки вечные…

Его направили в соседний городок заместителем начальника отдела внутренних дел. С перспективой, так сказать, потому что действующий начальник выходил уже на пенсионную прямую. Желваков прибыл к месту службы, полный надежд и желания проявить себя. Но начальнику кто-то из доброжелателей настучал, что приехал он с указанием как можно быстрее занять его кресло. И начальник, человек завистливый и болезненно мнительный, решил сыграть на опережение.

Был устроен грандиозный запой по поводу его собственного дня рождения, на котором он умело довел Желвакова до потери способности разумно соображать. А потом сказал, что теперь пора по бабам, потому что глупо им, двум таким завидным мужикам, надираться как каторжникам без женской ласки. Когда Желваков осведомился, где ж их взять, начальник на правах старожила продиктовал ему адрес и приказал идти по нему в поисках некоей Зины, которая их, красавцев, только и ждет. Причем строго наказал: стучи, пока не откроют. Дом большой, она может в дальней комнате и не услышать. А сам остался прибраться и пообещал скоро быть следом.

Желваков, хоть и не без труда, нужный дом нашел. Принялся стучать, ему долго не открывали. Возбужденный, он приложил ладони ко рту и закричал: «Зина! Открывай!» Ответа не последовало.

С тупым пьяным упорством, восхищаясь собственным остроумием, он продолжил свои занятия: «Зиночка! Зинаида!.. Зинуля!.. Зинушечка!.. Зинок!..» Веселье так и распирало его.

Наконец на крыльцо вышел почему-то встревоженный мужик в майке-сетке и официальным голосом спросил:

– Товарищ, вы, собственно, по какому вопросу?

С пьяной удалью и прямотой он ответил:

– Да мы, собственно, на предмет…

И тут Бог смилостивился над ним и удержал от последнего ужасного слова.

– …на предмет женской ласки! – закончил он.