— Понятно, — я не стал раззадоривать попа, мне нужны были факты, а душу свою пусть он потом перед Ларой выворачивает. — Конфликт поколений, значитца. Бунтует молодежь-то ваша.

— Да какое там, — сокрушенно махнул он рукой и даже пригорюнился. — Старичье подлое всем рулит, всегда так было и всегда так будет. Им без разницы, в какой воде рыбку ловить. Сейчас против магов пошли, а лет пятьдесят назад вот аскеза строгая в моде была, да отшельничество. Лестно было молодым-то своей святостью показной да житьем строгим старикам в глаза тыкать. Бурление большое было, немало голов слетело, пока управились. Но одолели только тогда, когда верхушку почистили, понимаешь?

Я кивнул в ответ, потому что хорошо знал эту историю. Тогда уцелевшие сторонники строгой аскезы разбежались по лесам и островам, рассчитывая в беспримерном упрямстве своём одолеть официальную церковь на личном примере. Отшельничество стало резко популярным, и потом так же резко пошло на спад, потому что медвежутям в тайге и прочим страховидлам было все равно, кого жрать. Сан и святость отшельников их не волновал, единственно, может быть, что сокрушались они о чрезмерной худобе да невкусных веригах на телах упрямцев.

И если от нечисти они еще худо-бедно могли отбиться, то что мог монах сказать тигру или стае голодных волков? Ну не выживали у нас в лесу одиночки, тем более фанатики. Идеальные представления пошли вразрез с реальной жизнью, и жизнь, как водится, победила с разгромным счётом. Уцелевших на островах упрямцев быстренько выловили и распределили по глухим монастырям, и на этом всё успокоилось.

Рядом с нашим хутором, на острове в лесном озере, сохранилась землянка такого отшельника, больше похожая на грязную берлогу. Дед говорил, что приходилось долго кормить его, паразита, пока однажды он не пришёл и не увидел, что тот сам пошёл кому-то на корм. Дед лишь сплюнул с облегчением, потому что отшельник огорода не держал и не собирался, рассчитывая кормиться с восхищённой паствы, но не срослось, никому он не был нужен. Дед захоронил обглоданные кости по всем правилам, а мы с Игорем иногда бегали туда по зиме, когда вся нечисть и медведи дрыхли, чтобы показать друг другу свою смелость.

— Ты знаешь, чадо, — прервал наше молчание отец Савва, в великом стеснении собравшись мне в чём-то похвастаться. Я слышал его эмоции, и поэтому здорово удивился, но вида не показал, чтобы не сбивать человека.

— Я ведь раньше совсем сил не имел, — в великом облегчении начал признаваться мне он. — Слаба была вера моя, как видно. Поэтому сюда и законопатили. Женат был, опять же. Здесь меня бесы одолевали спервоначалу здорово, гордыня особенно. Да и люди смотрели косо, чувствовали они моё к ним отношение. Но вот прошло пять, десять, двадцать лет, и стало мне здесь хорошо, и другой судьбы я себе не желаю. А на днях, когда я духом возмутился и решил пойти супротив, по совести, приключилось что-то. Лежу я, значит, себе в темноте, горюю и терзаюсь. А потом встал впотьмах выйти до ветру, и понимаю, что вижу, в темноте-то! Я в испуге знамение совершил, а след его вдруг явился на мне да и светится! Вот тут-то я всё и понял! И так мне стало хорошо, что упал я на колени да возблагодарил господа, который повёл меня по верному пути! И не потребовалось ему проводить меня через мучения великие или испытания, лишь двадцать лет вынужденно безгрешной жизни среди хороших людей наставили меня!

— Ух ты, — вот и все, что я смог сказать по этому поводу, но отец Савва не обиделся. Он размашисто наложил на себя знак Единого, который действительно оставил на нем едва светящийся след, и улыбнулся мне.

— Ничего я теперь не боюсь, — рубанул он воздух ладонью. — По совести жить буду! Ты хоть представляешь, чадо, какое это для меня, истинно верующего человека, облегчение? И никого обличать я не собираюсь, и наводить в селе строгие порядки тоже. Тут на сельчанах и без этих порядков грехов меньше, а святости больше, чем на моих братьях по вере, уж я-то теперь это вижу очень ясно! Им бы о душе своей позаботиться, а не в интригах мерзких участвовать!

— Понятно, — пробормотал я, немного ошеломленный таким напором и такими яркими чувствами. — Просветление, значит, тебя посетило, святой отец. В этом, значит, всё дело…

— Не только! — развернулся он ко мне всем телом, и я увидел, что он действительно немного светится от счастья и от облегчения. — Увидел я, что в тех двух монахах нет почтения эльфам, лишь только злоба великая, наведённая извне! Внушили им, понимаешь, что благодарность к неверующим, да ещё и магам, да ещё и эльфам — это такая собачья болезнь, не больше! Кончилась Лютая Зима, настало наше время! А кто людей кормил тогда, кто их лечил, вот как она сегодня лечила? Наша-то сила для этого не подходит почему-то, совсем не подходит!

— Хорошо, хорошо, — я поднял руки перед собой, останавливая разошедшегося попа. — На эту тему завтра с пресветлой Лаириэн поговоришь, скажешь ей своё персональное мерси. Меня больше факты интересуют, к чему нам конкретно готовиться? В селе безопасно, а дальше?

— В селе безопасно, — кивнул мне немного остывший и подобравшийся отец Савва. — То есть так безопасно, что если кто чего супротив вас помыслит, то лучше бы ему и не рождаться, поганцу. Но люди разные есть, понимаешь? По верхам-то я настроения чую, да и ты, да и пресветлая Лаириэн тоже. Но в душу каждому не заглянешь, верно? Слишком сложно это, да и уж очень глубокая она. Глупо думать, что если ты чуешь настроение, то ты понимаешь душу человека. Но знаю точно, что есть тут глаза у них и помимо моих. Если я не дам сигнал, кто-то другой это сделает, не сомневайся.

Отец Савва сокрушенно развёл руками, как бы извиняясь передо мной в несовершенстве мира, и замолчал.

— И это значит, — я чуть поторопил умолкнувшего попа, так некстати задумавшегося о том, как бы ему отделить козлищ от агнцев во вверенном его попечению селе.

— И это значит, — вновь подпрыгнул он и заторопился, стремясь вывалить на меня все плохие новости разом. — Что ждут вас! На подходе к Медвежьему озеру ждут, там, где пресветлая Лаириэн местожительство имеет. Что хотят, не знаю, но настроены очень решительно и очень спокойно, вот чего меня удивило! Есть у них какой-то козырь в рукаве против нее, есть. И благословение от одного из иерархов получено, в этом не сомневайся!

— То есть, не сами затеяли, — сообразил я. — Политическая воля, стало быть, присутствует.

— Воистину присутствует, — сокрушенно согласился со мной отец Савва. — А теперь иди. Не ровён час, хватятся тебя, пересчитают всех кумушек по головам, да заподозрят неладное. Завтра-послезавтра постараемся поговорить, а если нет, то всё, что знал, я тебе сказал.

— Пойду, — я поднялся со стула и потянулся к Арчи, чтобы обновить на себе его магию незаметности. Арчи моментом откликнулся, он был наготове, а я пожал попу руку и повторил: — Пора мне.

— Да иди уже, — подтолкнул меня отец Савва к выходу. — А я молиться буду. За нас грешных, да за них, идиотов, ибо не ведают, чего творят, упыри болотные.

Я ещё раз кивнул ему с видом заговорщика и вышел в тёмный двор, по пути проверяя, нет ли кого в кустах и не ищет ли меня кто.