Фрида пожала плечами:

– Почему нет? Суррогатное материнство вполне обыденная вещь, только дорого. Мне кажется, Слава, мы это финансово не потянем.

– За спрос не дают в нос. Чего гадать-то?

– Ага, а когда Свете с Юрой надо будет поступать в институт, мы скажем – пробивайтесь своим умом, детки, потому что мы спустили все сбережения на суррогатную мать, которая в последний момент отказалась отдавать нам ребенка! Ну ничего, вы у нас такие способные, что подготовитесь к ЕГЭ самостоятельно!

– Ой, все, про это не надо, – отмахнулся Зиганшин, – уж как-нибудь заработаем.

– Да уж лучше ты бесплатно сделай ребенка на стороне без помощи науки.

Он засмеялся:

– Зайчик, сходим и узнаем.

Он откинул одеяло, и Фрида легла с ним рядом.

– Должно хватить, – сказал он, – в чем-то подожмемся, конечно. Машину, может, поменяю на более дешевую. Служебный твой свинарник давай сдадим по-тихому…

– Я могу еще полставки взять, – сказала Фрида сонным голосом.

Сквозь сон Зиганшин понял, что звонит телефон, и долго не хотел просыпаться, убеждая себя, что звуки эти совершенно ничего не значат, надо просто немного подождать, и они прекратятся сами собой.

Действительно, через какое-то время все стихло, но стоило только Зиганшину вздохнуть с облегчением, как телефон ожил снова.

Он открыл глаза. Фрида смотрела на него, приподнявшись на локте.

– Понятия не имею, зайчик, кто это может быть такой наглый, – пробормотал он, потянулся за сотовым и нахмурился, увидев, что настырный абонент не кто иной, как полковник Альтман.

На всякий случай Зиганшин включил громкую связь. Все прозрачно. Никаких секретов.

– Слушаю, товарищ полковник! – сказал он максимально официальным голосом.

– Я вас разбудила?

– Ничего страшного.

– Да, я тоже так думаю, потому что дело не терпит отлагательств. Вы уже приняли решение насчет усыновления?

– А в чем дело?

– Опять я нарушаю ваше личное пространство! Мне следовало совсем иначе построить разговор и сначала доложить вам о ситуации, а потом уже задавать вопросы, но вы уже знаете, что я бестактная, поэтому не стану извиняться.

Фрида посмотрела на мужа с недоумением. Зиганшин сначала приложил палец к губам, а потом покрутил им у виска.

– Слушаю вас, – повторил он.

– Помните, я предлагала вам содействие в усыновлении? Так вот ирония состоит в том, что теперь я нуждаюсь в вашей помощи. Дело в том, что одна наша сотрудница скончалась в родах. Это печальное событие печально вдвойне, потому что у нее совершенно нет родных и взять на себя заботы о детях некому.

– О детях?

– Мстислав, я не оговорилась. Она разрешилась двойней, а кроме того, у нее есть еще и старшая дочь, девочка пяти лет.

– Ого!

– Да. Мы сейчас заняты тем, что подыскиваем варианты, но в первую очередь я подумала о вас. Наша сотрудница была очень хороший человек, и не хотелось бы доверять ее детей неизвестно кому.

– Разве для сотрудников вашего ведомства существует такое понятие, как неизвестно кто? – усмехнулся Зиганшин.

– Мстислав, я плохо понимаю юмор, а эмпатия у меня практически на нуле. Тем не менее я думаю, что в вашей семье детям было бы очень хорошо, и Шляхов тоже так считает.

– Спасибо. А муж?

Альтман помолчала.

– Я имею в виду отца детей.

– Это очень сложный вопрос, Мстислав. Моей гарантии, что его нет и он никогда не заявит о себе, будет достаточно для вас?

– Вполне.

– Я понимаю, что вам нужно подумать и посоветоваться с женой, прежде чем принять столь важное решение. Вы знаете мой принцип не давать советов, но сейчас, мне кажется, есть смысл вам обоим прилететь сюда и сориентироваться на местности. Берите билеты, с вашим руководством я все решу, как только у вас наступит утро.

Зиганшин вяло поблагодарил.

– Я, естественно, атеистка, – продолжала Альтман назидательным тоном, – но когда видишь такие совпадения, невольно хочется назвать происходящее красивым словом «судьба».

– Угу, – буркнул Зиганшин. – Только если начинаешь об этом размышлять, волосы дыбом встают от ужаса.

– Вот именно. Поэтому я предлагаю не думать, а действовать. Кстати, а почему вы не спросили, какого пола близнецы?

– Я за равноправие, товарищ полковник, вы же знаете. И не говорите, пусть сюрприз будет.

Разъединившись, Зиганшин хмуро уставился на Фриду. Трое детей, большая ответственность… Трое чужих детей… Что за дети, здоровы ли? И что это была у них за мать, так бодро наплодившая безотцовщину? Наверное, тоже любила женатого, как его сестра Наташа.

Зиганшин встал и прошелся по комнате. Когда Наташа погибла, отец ее детей тоже отмежевался от всего и потом ни разу не пытался узнать, как живут Света с Юрой, не говоря уже о том, чтобы предложить помощь.

Так же, наверное, и этот папаша. Затаил дыхание, скрестил пальцы да молится, лишь бы о его отцовстве никто не узнал, и от страха даже не горюет о смерти женщины, которую много раз называл любимой. А судьба собственных детей ему вообще по барабану.

«Интересно, – подумал Зиганшин, – что было бы со Светой и Юрой, если бы я не забрал их к себе? Распихали бы по разным детским домам? Юра еще маленький, его могли усыновить, и Света осталась бы совсем одна… А что ждет этих детишек? Тоже, наверное, старшую девочку в одну семью, малявок – в другую. Или в другие, очередной сюжет о разлученных близнецах».

– Ну что, Фрида? – обернулся он к жене, которая слышала его разговор с Альтман.

– Что-что? – Она расправила плечи и почесала голову, отчего короткие волосы встали дыбом. – Билеты давай заказывай. Чтокает он мне тут! Сейчас паспорта принесу.

…Сон не шел, но следовало хорошо отдохнуть перед завтрашним перелетом, поэтому Зиганшин закрыл глаза и стал считать овец. Где-то на сотой Фрида вдруг завозилась у него под боком.

– Слушай, Слава, а мы же утром успеем на консультацию!

– Ну какое теперь суррогатное материнство, – пробормотал он, не открывая глаз, – этих бы поднять.

– И все-таки давай сходим, разведаем обстановку. Может, со временем соберем деньжат… – Жена вздохнула: – Никто ж нас не заставит начинать прямо завтра.

– Может, и соберем, – кивнул Зиганшин. – Где пятеро, там и шестому место найдется.

Когда выяснилось, что занятия в нашей группе будет вести Николай Иванович, мы расстроились и испугались. Слава об этой преподавательнице шла очень нехорошая. Прозвищем из мужского имени-отчества она была обязана не своему оголтелому феминизму, а всего лишь привычке к месту и не к месту упоминать русского титана хирургии Пирогова, причем каждый раз произнося имя полностью: «Как сказал Николай Иванович Пирогов», «Николай Иванович Пирогов впервые в мире» и прочее в том же духе. Впрочем, это была не единственная ее странность, и, будучи «белой вороной» в метафорическом смысле, она и чисто внешне тоже очень напоминала эту редкую птицу. Маленькая, сутулая и белобрысая, она даже ходила, по-птичьи подпрыгивая, а длинный нос так и просился, чтобы его назвали клювом. В птичьих круглых глазах читалась странная смесь удивления и мудрости. Необычное лицо, но далекое от идеала женской красоты. «Страшная, как моя жизнь», – припечатали безжалостные сокурсницы, и жизни каждой из них еще только предстояло как следует их напугать.