я, Орфей сможет прожить еще много-много лет; пусть будет мучиться, бедный, но сочинит прекрасную песню, потому что любовь длится дольше жизни. Песня останется в веках, но стоит ли это мук Орфея? Так пусть первым умрет он и, значит, избежит страданий. А я расплачусь за обоих».

Вечером за ужином Евридика была нежнее обычного и спросила мужа:

– Помнишь, когда-то мы могли проговорить с тобою до зари, и спать совсем не хотелось?

– Да уж, – ответил Орфей, разгрызая голубиную косточку, – непростое было время. Ты спрашивала ни о чем, морщила лоб во время томительных пауз, ясно было, что говоришь сама с собой, но мне приходилось соответствовать и подыгрывать. Какое счастье, что все это позади, можно молча поужинать, быстро заняться любовью и уснуть, чтобы встать рано утром и приступить к полезным делам.

Так Евридика узнала, что любовь все-таки короче жизни, а узнав – растерялась. Перестала загадывать о будущем и думать о смерти, варила к обеду похлебку, на ужин жарила голубей и стирала белье по понедельникам. Тем временем Орфей умер.

Жизнь действительно стала непереносимой, и Евридика сказала богам:

– Меня ужалила змея печали. Я хочу последовать за мужем, если невозможно вернуть его. Исполните мою просьбу – или вы не всемогущи?

Боги спросили:

– Разве тебе не показались обидными его речи как-то раз за ужином? – И Эрида, богиня раздора, растянула в улыбке влажные коричневые губы.

– Только жена может обвинять мужа, потому что всегда найдет ему оправдание. Если захочет, – возразила Евридика.

– Ладно, – согласились боги, – можешь забрать мужа. Не потому что разумна, а потому что твой отец Аполлон – один из нас, и он заплатит. Но помни: ты погонишь мужа из царства мертвых, как овцу, и если он оглянется

на тебя, останешься в мире мрака вместо Орфея. А твоему отцу, златокудрому служителю света и любителю искусства, в любом случае придется заплатить пестрыми длиннорогими быками и прелестными мальчиками.

– Ты запомнил, чего не должен делать? Не оглядывайся! – Евридика с тревогой смотрела на Орфея. Как похудел в царстве мертвых, как побледнел и, наверное, перестал по утрам жевать стебли сельдерея для бодрости!

«Даже испытания судьбы не излечили ее от суеверий», – немного раздраженно подумал Орфей, однако, промолчал, опасаясь обидеть жену неуместным замечанием. Хватит уже, поговорили-покритиковали друг друга, помнится. Он терпел почти до середины пути из Аида, но сколько можно потворствовать женским капризам? Сама же дрожит от страха, устала, не разбирает дороги – спотыкается, он слышит, как жена спотыкается и падает! Сколько глупостей, отнюдь не прекрасных, он сотворил, исполняя ее прихоти в далекой молодости! Правила – вздор, их придумывают исключительно на потеху наблюдающим. Ему не до развлечения богов, когда Евридика еле дышит от усталости.

Орфей решительно развернулся:

– Давай руку, дальше пойдем рядом!

В пустоте за его спиной нимфа Эхо еле различимо повторила чей-то вздох.

Он так и не написал песню на смерть жены, посвятив себя Дионису. Собутыльницы Менады растерзали людскую память, поэтому никто не помнит, что случилось на самом деле.

В отместку Аполлон придумал болезни для виноградников, а пестрые длиннорогие быки и нежные мальчики перевелись вовсе.

2. Факты (Правда об Орфее)

– Женщина лежит на полу. Короткие темно-русые волосы с желтыми мелированными прядками плохо сочетаются с рыжим ворсом ковра. В таком ракурсе особенно заметно, что руки женщины несоразмерно длинны, а шея коротка. Она лежит, пытаясь поймать кадр, фотографирует меня для афиши. Знаю, что буду на снимках – вылитый Джим Моррисон: тугие кудри, упругие ягодицы, плавные икры. Орфей, одним словом, неважно, сколько мне веков, выгляжу всегда на двадцать пять. Лет, конечно. Она уже суетится на уровне моих коленей, гладит их, целует. Не хочу ее, в общем-то. Эва подсматривает, ревнует. Безошибочно чувствую, что Эва подсматривает, но тело привычно подводит, тело жаждет близости, и мы: я и женщина с камерой – сношаемся на рыжем ковре. Сношаемся, потому что «заниматься любовью» относится только к Эве, той, что заглядывает в щель неплотно закрытой двери. Эва вытерпит, не впервой. Эва знает, это издержки моей работы, это деньги для нас обоих, это Таиланд зимой, Италия весной, квартира-машина, красивая одежда для Эвы и нескучный быт. Как певец продержусь недолго, если не обеспечу образ, вызывающий интерес публики, бóльший, чем мои песни. Но я его обеспечу. А Эва, ну, на то и жена, чтобы быть с мужем в горе, а пуще – в радости.

– Эта женщина – третья за неделю. В нашем доме. А сколько их снаружи? В гостиницах на гастролях, в студии на репетициях и записи, в саунах, кабаках, на квартирах заклятых друзей! Муж говорит – потерпи! Сколько терпеть? Если бы я знала, что надо выдержать, допустим, три года и четыре месяца, я бы не мучилась: легче, когда срок отмерен. Но я не знаю сколько, долго ли еще… Он не старится, может быть, потому что продал душу дьяволу искусства? Его искусство весьма условно… Настоящее – это опера, а не то, что он выдает речитативом. Не старится – тоже для красного словца, типа того, что душою не стареет. Мотается по городам и весям с концертами, одевается, как тинейджер, куролесит ночи напролет, а наутро у него плохо с сердцем, приходится переносить запись в студии, и мне достается врать одним, уговаривать других и утешать самого. Первый раз он изменил мне у нас дома, еще и полугода не прошло, как поженились. А может, раньше.

– Эва постарела. Утром, когда мы пили чай – по утрам только зеленый чай, никакого кофе, и овсянка, а что такого, уже привык к овсянке, даже не противно, – так вот, утром взглянул на Эву, сидящую против окна на веранде, на Эву, залитую безжалостным майским солнцем, и оторопел. Эти морщины, тусклые волосы, этот усталый взгляд и растянутая на груди трикотажная туника – ничего от прежней восторженной девочки, резвой и прелестной десять лет назад. Или пятнадцать? Спросить, когда последний раз ходила к косметологу, – бестактно, сказать, что должна поддерживать имидж моей жены, – бестактно вдвойне. Но надо что-то делать. Ей надо что-то делать, мы же должны соответствовать друг другу, мы семья практически образцовая, мало кто может похвастаться крепкой семьей, это такая фишка. Это – бизнес. Жаль Эву, действительно, жаль. Такая была красотка! Не заметил, как все быстро свернулось. Есть же ботокс, в конце концов, мезотерапия, если боится пластических хирургов. Надо гримершу Светлану попросить, чтоб вразумила Эву, самому советовать нельзя, обидится. И так не вовремя, как раз, когда Эдуардыч собрался