Мечтать не вредно. Но если по-честному, то никто не скажет заранее, будет ли этот мир мало-мальски сносным. Для кого он создается – для людей? Вот уж вряд ли…

Фома сбавил шаг. Сумерки – не то время, чтобы ставить рекорды скорости. Не будь с ним ученика, феодал повернул бы назад и тихо-мирно отсиделся бы на месте привала. Может, вздремнул бы впрок. Спешить-то некуда. А попробуй предложи Борьке разумную перестраховку – вмиг растеряешь весь авторитет. Кому от этого станет лучше?

Уж точно не Борьке. Только он этого пока еще не понимает…

Тяжесть навалилась такая, что Фома, не устояв на ногах, вдавил своим телом в песке изрядную яму. Извиваясь червяком, отполз, вдохнул воздуха, сел, помотал головой. Бешено стучало сердце. Как еще кости остались целы… Крошечная аномалия, но какая мощная! Кстати, совершенно новая. Интересно знать, локальная или периферийная?

На дне рюкзачка удобно устроился свернутый в бухту десятиметровый капроновый шнур. Было ему сто лет в обед, но это не имело значения: шнур попал на Плоскость «оттуда» и принадлежал к вещественному миру. Хорошая, настоящая вещь. Если приспичит, ее можно порвать, сжечь и испортить сотней всяких других способов, но она никогда не распадется в пыль от старости.

– Обвяжись. – Размотав шнур, Фома обвязался и сам.

В связке бояться было нечего. Обнаруженная положительная аномалия и в самом деле оказалась периферийной, из тех мелких аномалий, что часто окружают серьезную гравитационную инверсию. При ярком дневном свете были бы видны вихревые потоки, похожие на дрожание воздуха над носиком чайника, – «ночью» оставалось лишь ступать наугад. Более легкого Борьку Фома пустил вперед, и правильно сделал: когда тот с воплем взмыл было в воздух, рывок шнура живо выдернул его из аномальной зоны и швырнул на песок. Как всегда, осознав свой промах, Борис слишком злился на себя, чтобы поблагодарить.

Тьма упала сразу, без малейших полутонов. От неожиданности Фома сделал несколько шагов, прежде чем сообразил, как себя вести. Замер. Впереди заругался Борис, шнур натянулся.

– Стой! – крикнул Фома. – Ни шагу!

– Стою, – донеслось до него из черноты. – А дальше-то что?

– Ты что-нибудь видишь?

– Не-а.

– Это хорошо.

– Прикольно, – согласился Борис. Судя по голосу, страха он не испытывал. – Прям настоящая ночь.

– Я не о том, – с громадным облегчением отозвался Фома. – Если и ты ничего не видишь, значит, я не ослеп. Значит, Плоскость шутки шутит. Уже легче.

– А если мы оба ослепли? – был ответ.

Кольнуло сердце. О диво, ученик, оказывается, не был чужд логике! Провалиться бы ему с такой логикой…

– Садись где стоишь, – проворчал он, – будем ждать.

– Чего ждать-то? – строптиво осведомился Борис.

– Света, дурень!

Фома сел на песок. Феодал был спокоен, только вот в грудь залезла птичья лапа и сдавила когтями сердце. Не вовремя… Хотя бывают ли своевременные недомогания? Терпи. Уж коли ты выбрал занятие по способностям, то выкладывайся по полной программе, не жалуясь на ускоренный износ. Тридцать два года – это возраст. Тринадцать лет в феодалах – срок не рекордный, но большой.

– А если эта тьма не повсюду, а только тут, вокруг нас? – подал голос ученик. Веревка задергалась, затем ее повело в сторону.

– Сядь и сиди, тебе говорят! К праотцам захотел?

– А если света месяц не будет?

Фома только зарычал в ответ. Месяц или год – один черт, никаких шансов. Несколько часов выдержать можно. Даже несколько суток, пока хватит сил экономить воду и терпеть жажду. При условии, что бродячие ловушки не наткнутся на сидящих во тьме. Потом все равно придется идти… наугад. Два слепца, связанных веревочкой. Шансов уцелеть, положим, все равно нет никаких, но надежду на чудо никто не отнимет.

Тем паче Борька может оказаться прав: кто сказал, что тьма накрыла всю Плоскость, а не пятачок в сотню шагов поперечником? Пока не проверишь, не узнаешь.

Фома сам рискнул бы проверить, не будь вокруг крошечных, но непривычно мощных гравианомалий. Посередине их скопища пряталась могучая инверсия, а рядом с нею, как это часто бывало, могла таиться мощная положительная аномалия. Из тех, что размазывают человека в кисель.

Хотелось стонать от бессилия, но он не стал. Из педагогических соображений. Но надо же – так глупо вляпаться!

Вестимо, глупо. Умно не вляпываются. Умно что-нибудь другое делают.

И мысли в голову лезли не так чтобы очень умные. Помолиться, что ли? Да, но кому? Местному богу-хулигану, который тут дурные шутки шутит? Пообещать ему не грешить? Вот смеху-то будет.

«Сволочь, – подумал Фома. – Не грешить? Откуда я знаю, это ли тебе надо? Кстати, я ведь и так грешу не больше, чем позволяет должность… должность человека, а не феодала. Даже гораздо меньше грешу. Один только раз согрешил по-крупному с той ядерной ракетой, и ведь тебе она совсем не понравилась, не так ли? Ты спохватился и устроил так, чтобы боеголовка не сработала, зря я лежал носом в песок, пятками к эпицентру. А ведь я исправлял твой промах! Этот мир изо всех сил делает из меня подлеца, и люди стараются в том же духе, а теперь еще и ты за меня взялся? Думаешь, я железный? Ты так и ждешь, что я согнусь, вижу твою глумливую ухмылку. Ну же, нападай, дави! Слабо? Ты хочешь сказать, что я червь и тебе безразличен? Если так, то тем лучше, я рад. А если нет, то все равно я буду жить так, как хочу я, а не ты. Или сдохну. Гни меня, гни, старайся. Может, я и червь, но не раб твой…»

Когтистая птичья лапа крепче сдавила сердце. Фома продолжал богохульствовать, но уже не так яростно. Потом и вовсе успокоился, минут пять побормотав формулы самовнушения. Бесноваться без толку. Доведешь себя до инфаркта – на бога-хулигана не пеняй, вини себя.

И все кончилось. Ударивший в глаза свет заставил зажмуриться. Стал хорошо заметен гигантский – Фома впервые видел такой – столб взвихренного воздуха над близкой гравитационной инверсией. Победно завопил Борька.

– Вот так-то, – сказал ему Фома. – Эйнштейном можешь ты не быть, но фишку просекать обязан. Мотай на ус, салага. Кто решил, что достаточно знает Плоскость, тот покойник. Ну и дурак, само собой. Умные все живы…

Последняя фраза прозвучала неубедительно.

Цепь выветренных скал на границе с владениями Перонелли действительно смахивала издали на спину крокодила. Фома сам когда-то придумал это название и потом долго объяснял Нсуэ, что такое крокодил. Откуда бушмену из Калахари, никогда не покидавшему родных песков, знать о крокодилах? Пришлось растолковать, что это такой большой варан, по воле великого духа Гауа снабженный немаленькими зубами, гребным хвостом и спиной… вот такой, как та цепочка скал.

Породу, слагающую скалы, Фома определить не мог. Видно было только, что особой прочностью порода не отличалась. Бродячие вихри выгрызли в ней множество ям, гротов и даже одну узкую пещеру – отличную духовку для того, кто сдуру дождется в ней визита горячего вихря. Одна из первых заповедей феодала: всегда имей хотя бы один путь к отступлению. Лучше два.