украинскими моряками. В сентябре 2019 года их поменяли вместе с Олегом Сенцовым. До этого девять месяцев они сидели в [СИЗО] Лефортово, и все это время я и мои друзья их кормили. Их было 24 человека: на каждого выходило 30 килограммов продуктов в месяц. Мы делили это пополам и два раза в месяц возили в СИЗО по 15 килограммов на каждого.    Изюм, сентябрь 2022, девочка с папой идут за гуманитарной помощью. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». Эти килограммы фасовались по особой науке — что можно, а что нельзя, потому что в каждом СИЗО свои правила. Все делалось у меня дома, и работа шла абсолютно как часы. Одни люди покупали продукты, другие фасовали, третьи привозили все это в Лефортово, четвертые сдавали — это было самое тяжелое. Что-то у нас не брали, мы скандалили и даже что-то высканадалили. Например, после нас стали принимать вареные овощи в вакуумной упаковке, и это была большая победа над тупостью приемщиков.  Эта была фантастическая акция, которая ни разу не дала ни одного сбоя. Времена тогда еще были вполне себе ничего, сесть особо не за что было. Но никому это не было интересно. Никто про это не написал ни одного слова. Меня это так поразило как журналиста. Не потому, что этим занималась я сама, а потому, что невероятное дело было сделано. Я тогда поняла, что люди в России в основном не интересуются Украиной, только какой-то маленький круг.  А много ли народу выходило на всякие митинги и протесты? Сколько нас ходило в постоянные пикеты к администрации президента по поводу войны с Украиной и обмена пленными? Ну человек десять-пятнадцать. Это было безопасно, никто из нас никак не пострадал, может один штраф был за это время.  Я всегда так жила. Мне кажется, что журналист должен быть не только любопытен, он еще и не имеет права быть равнодушным. Иначе это выглядит как доведенный до абсурда рассказ про нейтральность. Ты не можешь быть нейтральным, если ты не машина. Я не имею в виду людей, которые делают исключительно новости и сообщают, что «под мостом поймали Гитлера с хвостом», а в основном сейчас все занимаются новостями. Но для журналиста, который занимается не только новостями, ничего интереснее жизни людей быть не может.  И я всегда на стороне того, кто стоит в слабой позиции. Я говорю про данный момент — через пять минут этот же самый человек может выхватить ятаган и оказаться в сильной позиции. Но как я могу оставаться равнодушной, если кому-то сейчас плохо? Вот уверяю вас, если когда-нибудь Владимира Путина выставят в клетке на Красной площади, как Пугачева, я бы ему посочувствовала, ведь он будет в слабой позиции.   Я уверена, что многие украинцы вас не поймут.  Возможно, мне так кажется. Возможно, я стояла бы вместе со всеми и радовалась. Но я в этом сильно сомневаюсь. Потому что клетка унижает любого человека, и, как только человек оказывается в условиях несвободы,  когда он не может принести зло другим людям, что-то в тебе поворачивается. Но я надеюсь, что Путин будет не в клетке на Красной площади, а в Гааге.  Один из ваших репортажей посвящен российским военным, которые находятся в украинском плену. Судя по их репликам, они так ничего и не поняли об этой войне. С какими чувствами вы делали этот материал?   Люди, которых я видела в украинском плену — это те, кого Сурков называл «глубинным народом». Они обладают фантастической приспосабливаемостью к ситуации, мимикрируют под нее, но найти выход из нее не в состоянии. В Украине такие тоже встречаются. Более того, я думаю, что основные жертвы войны из гражданских — именно эта категория. Потому что те, у кого были мозги и воля, так или иначе уехали туда, где безопаснее, даже при полном отсутствии денег. Конечно, есть крайние случаи: невозможность выезда по семейным обстоятельствам или полная идеологическая поддержка России, что уж греха таить.   ЕЩЁ ПО ТЕМЕ  «Я хочу пойти посмотреть, как моя жена погибла». Трагедия жителей села Гроза, где от удара российской ракеты погибли более 50 человек — в репортаже Шуры Буртина С точки зрения государства, заставлять воевать глубинный народ очень удобно, потому что он будет приспосабливаться и делать то, что ему скажут. С точки зрения человеческой — это очень нехорошо, потому что это люди, которые не в состоянии принять никакого решения. Это люди, о которых раньше мы, журналисты, никогда особо не думали. Мы никогда с ними не разговаривали, они ничем особо не интересны, даже спичечных коробков не собирают. Но они среди нас, их огромное количество, они живут рядом. И сейчас они попали в самую страшную мясорубку.  Но ведь эти люди — и есть Россия. Получается, ее будущее такое же темное и мрачное?  Если только она не развалится на меньшего размера страны — тогда есть надежда на что-то другое. Поэтому я и хочу, чтобы она развалилась. Чаадаев же говорил, что «иногда кажется, что Россия предназначена только к тому, чтобы показать всему миру, как не надо жить и чего не надо делать». Должно быть такое место на земле, которое показывало бы: сюда не ходи, туда ходи. Может быть, это и есть судьба России? Поэтому я себе представляю какую-нибудь условную Петербургскую республику, чтобы это была страна не безумных, а разумных размеров.  Все, что когда-то составляло славу России, — «три года скачи и никуда не доскачешь» — сейчас превратилось в вериги, в тяжесть, которая тянет в прошлое, в архаику. Эти размеры и расстояния у тебя нет желания и возможностей освоить и поднять на должный уровень. Хотя в каких-то аспектах Россия абсолютно развитая страна.  У вас есть ответ, почему Россия развязывает агрессивные войны?  Имперство — его я ставлю на первое место. Рассказы про великих русских, про подвиги. И когда нам говорили раньше про войну 1941-45 годов на территории СССР, было ощущение, что это война как в 1812 году, когда все ходили в красивых белых лосинах, а это же было не так, естественно. Часть героев была придумана, часть была настоящей, но нам никогда не рассказывали про тяжесть жизни народа в тылу. Про то, что 14-летний мальчик Вася, который пошел делать патроны и мины, потом один в каморке пьет кипяток, потому что даже чая у него нет. И что у Васи рахит, диатез и цинга.  Вообще, очень мало правды о той войне. Есть