законодательства. Люди в своем большинстве дорожили своей репутацией, гордились своей профессией. Такие личности, как Муравьев, были отщепенцами, даже среди адвокатуры, не говоря уже о прокуратуре и судах. Несмотря на то что Керенский формировал свою Комиссию из личностей, подобных ее председателю, все же не все в ней оказались таковыми. Среди последних, безусловно, порядочным человеком был товарищ прокурора 90 В. М. Руднев. Его объективность выделяет и Вырубова. «Меня привели на первый допрос, — вспоминает она. — За большим столом сидела вся Чрезвычайная Комиссия — все старые и седые; председательствовал Муравьев. Вся процедура напоминала мне дешевое представление комической оперетки. Из всех их один Руднев оказался честным и беспристрастным»{239}.

Но, конечно, Руднев был не одним порядочным профессионалом Комиссии. Эти порядочные профессионалы своей принципиальностью способствовали тому, что планы Керенского и Муравьева были сорваны. Они констатировали, что не находят в действиях подследственных никакого состава преступления, а когда Муравьев пытался их заставить изменить свое мнение, некоторые из них, например Руднев, подали в отставку. Тем не менее летом 1917 года Керенский был вынужден признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления по ст. 108 Уг. Ул.» (то есть измены). То же самое Керенский подтвердил английскому послу Бьюкенену: «не найдено ни одного компрометирующего документа, подтверждающего, что Царица и Царь когда-либо собирались заключить сепаратный мир с Германией»{240}.

Казалось бы, нормы права, уголовно-процессуальное законодательство Российской империи, просто здравый смысл требовали немедленного освобождения Царской Семьи из заточения. Но ничего подобного не произошло. Все осталось по-прежнему. Более того, антицарская вакханалия в прессе продолжалась с прежней силой, никто не собирался опровергать всю ложь и клевету, излитую на Царскую Семью на ее страницах. «Улик не было, — пишет Мельгунов, — но презумпция возможной виновности оставалась»{241}. Это лишний раз доказывает, что истинное предназначение ЧСК было прямо противоположно утверждению истины.

Трудно представить всю степень глумления, клеветы, оскорблений и лжи, которыми пестрела петербургская пресса. Государь знал о ней, так как ежедневно получал столичные газеты. «Полюбуйтесь-ка, что они тут пишут, Лили, — с побелевшим от гнева лицом воскликнул как-то Государь, обращаясь к Лили Ден после прочтения очередной газеты. — Как они смеют заявлять такое! На свой аршин мерят!

— Ах, Ваше Величество, — ответила Ден, сильно встревоженная. — И охота Вам читать такие гадости.

— Я должен, должен, Лили. Мне нужно знать все, — возразил Государь»{242}.

Императрица, сначала сердившаяся на клеветнические статьи в прессе, затем с усмешкой говорила Вырубовой: «Собирай их для своей коллекции»{243}.

Керенский лично контролировал все, что было связано с Царской Семьей, не допуская никого, в том числе и главу правительства Львова, к этому вопросу. «Из всех лиц в составе правительства бывал в Царском и имел общение с Царской Семьей только один Керенский. Один раз выезжал в Царское Гучков» (Г. Е. Львов){244}. Это тоже характерно, и, скорее всего, также объясняется руководящей ролью Керенского в «Великом Востоке Народов России».

Впервые с Государем и его Семьей Керенский встретился 21 марта 1917 года. Официально Керенский прибыл в Царское Село «с целью ознакомиться на месте с порядком как внутренней, так и внешней охраны и порядком содержания под стражей бывшего императора и его семьи»{245}. Прибыл Керенский в Царское Село на одном из личных автомобилей Государя, с шофером из Императорского гаража{246}.

Керенский подъехал ко дворцу через главные ворота, которые были поспешно распахнуты казаками Государева конвоя, теми самыми, что еще совсем недавно распахивали эти ворота перед Императором. Любопытная толпа, как обычно, смотрела, что происходит во дворе. «Какая красивая машина у Керенского», — сказал кто-то из толпы. В этот момент рядом с воротами находился Цесаревич Алексей Николаевич. Услышав эти слова, он ответил: «Зачем вы так говорите? Это машина Папа»{247}.

Сам Керенский об этой своей первой встрече вспоминал так: «Я видел тогда Царя, Александру Федоровну и детей, познакомился с ними. Я был принят в одной из комнат детской половины. Свидание на этот раз было коротким. После обычных слов знакомства я спросил их, не имеют ли они сделать мне, как представителю власти, каких-либо заявлений, передав им привет от английской королевской семьи и сказав несколько общих фраз успокоительного характера»{248}.

До нас дошла только одна из таких «успокоительных фраз» Керенского: «Вы знаете, — сказал он Государю, — что мне удалось провести отмену смертной казни? Я это сделал, несмотря на то, что многие мои товарищи погибли жертвами своих убеждений»{249}.

«Не хотел ли он, — отмечает Жильяр, — выставить напоказ свое великодушие и намекнуть, что спасает жизнь Государя, хотя он этого не заслужил?»

А вот еще одно свидетельство о поведении «утешителя» Керенского. Придя в очередной раз в царский дворец и желая видеть Государыню, Керенский был ею принят у себя в кабинете. Камердинер Императрицы вспоминал, что он слышал, как Керенский говорил Императрице «что-то очень громко, оживленно и весело; было слышно, как он много и раскатисто хохотал. Государыня потом рассказывала, что Керенский, балагуря, передал ей о дебатах, происходивших в петроградских совдепских кругах по поводу необходимости перевести Царскую Семью в Петропавловскую крепость»{250}.

Таким образом, «утешения» Керенского сводились о напоминании о возможности смертной казни и о возможности заключения Царской Семьи в тюрьму. Своеобразные, прямо 92 скажем, «утешения»!

Приближенные Царской Семьи оставили свои воспоминания о первом визите Керенского.

А. А. Теглева, няня Царских Детей: «Я была невольной свидетельницей первого прибытия к нам Керенского и его приема Государем. Он был принят тогда Их Величествами в классной комнате в присутствии Алексея Николаевича, Ольги Николаевны, Татьяны Николаевны. Я как раз застряла в ванной, и мне нельзя было пройти в первое время. Я видела лицо Керенского, когда он один шел к Их Величествам, препротивное лицо, бледно-зеленое, надменное. Голос искусственный, металлический. Государь ему сказал первый: «Вот моя Семья. Вот мой Сын и две старшие Дочери. Остальные больны, в постели. Если Вы хотите, Их можно видеть.» Керенский ответил: «Нет, нет. Я не хочу беспокоить». До меня донеслась сказанная дальше им фраза: «Английская королева справляется о здоровье бывшей Государыни»{251}.

Е. Н. Эрсберг, помощница Теглевой: «Относительно Керенского я могу сказать следующее. Я видела его