невыносимо дрянного вечера ты притащил меня сюда, чтобы… – Слова не идут на язык. Разве друзья могут расстаться? Неужели так бывает? Дышать неимоверно трудно, и даже на открытом воздухе легкие горят огнем. Кажется, будто внутри у меня пламя и стекло.

Мир кренится и шатается.

Может быть, то искривленное чувство – больше, чем просто дружба.

Лицо Сэма испещрено мелкими крапинками, и мое поле зрения резко сужается. Дышу все чаще, все поверхностнее. Сердце куда-то падает. Ничего не понимаю.

– Сара, я так больше не могу! – Глаза Сэма делаются стальными. Он смахивает слезу со щеки. – Прости.

Мои боевые доспехи, и без того сильно потрепанные, больше не защищают меня. Руки сами собой движутся, им надо что-то делать. Поэтому я толкаю Сэма.

– Что ты делаешь! – в панике кричит он, а я все толкаю и толкаю.

Это чувство поглотило меня.

– Терпеть тебя не могу! – кричу я сквозь судорожные вздохи. – За то, что ты погубил для меня это место!

– Ну вот, нас уже двое, – бормочет Сэм, стараясь взять себя в руки.

– Эй, ребята, успокойтесь! – Аман сцепляет наши водные велосипеды.

– Оставьте меня в покое, черт вас дери! – ору я, не помня себя.

И не раздумывая прыгаю в воду.

– Сара, ты с ума сошла? – кричит вслед Айша. – Сэм, от тебя требовалось исправить положение, а не ухудшить!

Вода накрывает меня с головой. Плыву, крепко зажмурившись, и слышу песню, которая зовет меня в то единственное место, где никто не причинит мне боли.

Наверное, я никогда ничему не научусь. Наверное, мне так и суждено повторять одни и те же ошибки. Снова и снова.

Глава 21

То ли было это, то ли не было. Жила-была девочка, которая вплетала цветы себе в косы и танцевала перед зеркалом, слушая песню о вечной любви. О поэтической любви ее бабушки и дедушки, озаренных звездами и овеянных ветром в своем царстве сапфиров и золота. Их волшебство пролилось на ее родителей, когда судьба развела их врозь и снова соединила – намного позже, через тысячи преодоленных километров. И пока не пробил их час, каждое поколение шепотом вливало эту магию в неувядающие цветы.

Девочка жила мечтой о цветах в волосах.

Но потом чья-то рука сорвала эти цветы один за одним, оставив в разбитых отражениях горькую правду. И, глядя на нее, девочка кричала: «Как я смогу понять любовь, если любовь меня не понимает?»

– Почему ты не можешь показать мне то, что я хочу увидеть? – кричу я пустым коридорам Самнера. Дом, полностью перестроенный, словно стал больше. Внутри него вся планировка изменена, стены раздвинуты, и он кажется раздетым и беззащитным. Захлебываясь в мучениях, бросаю по лестнице в подвал один ботинок, потом другой. – Надоели мне твои игры! Покажи мне, и покончим с этим!

Опускаюсь на колени, хватаюсь за живот, пытаясь выкинуть из головы слова Сэма, забыть это гадкое чувство, когда кажется, будто невидимая рука хочет вычеркнуть меня из историй падара и биби. Хочется смыть и стереть это чувство с собственного тела.

Я рыдаю в величественной гостиной с разбитыми зеркалами вдоль стен.

Громко, тяжело, хватая воздух ртом.

– Почему вы тоже хотите меня оставить здесь одну? – Насквозь промокшие волосы и платье прилипают к телу, я прячу лицо в ладонях. Шепчу свой вопрос в пустые залы, мечтая, чтобы стены превратились в туманную дымку, чтобы кто-нибудь услышал меня и отпустил.

– Ответ прост, джанем, – шепчет за спиной знакомый голос.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Позади меня тихо стоит биби-воспоминание – та, что явилась в первый день. Чуть поодаль из-за новеньких перил выглядывает Малика. Она хочет подойти ближе, но биби-воспоминание поднимает руку.

– Вы… вы здесь. – При виде них мысли путаются и разлетаются. – Я думала, вы уже не вернетесь.

Юная и красивая, биби-воспоминание спускается по лестнице и успокаивает мои дрожащие руки. Держит меня за дергающиеся пальцы. Я вся сжимаюсь, ожидая новой порции холода. Но в руках расцветает тепло. В пальцы возвращается ощущение, забытое много недель назад.

– Красивая девочка не должна так плакать. – Мелодичный акцент биби словно бальзам для моих ушей. Она вытирает слезы с моего носа.

– Все не так, как надо. – Я впитываю ее образ и капля за каплей вливаю в нее картины этого кошмарного вечера. – И я не могу это прекратить. Не могу ничего изменить.

– Кое-что ты можешь. – Биби широко улыбается, ее пальцы по-прежнему согревают меня. Она проводит руками над моим виском, и я опять чуть не разражаюсь рыданиями. Я успела забыть, как было хорошо, когда биби была здорова. – Ты и сама знаешь, – шепчет она мне в волосы, и я падаю в ее объятия.

– Что ты хочешь сказать?

Биби держит в прозрачных руках мой браслет. Когда она успела снять его? Она вертит и вертит потертые бусины, и между ее бровей пролегает складка, словно она чувствует каждую тревожную мысль.

– В нем так много тяжести. – Она вкладывает браслет мне в ладонь и тихо сжимает ее. – Зачем носить его, если можно оставить здесь?

– Потому что я боюсь, – признаюсь я.

Она смеется.

– Чего? Того, что уже случилось? Здесь ничто не может причинить тебе вред. Но будешь держать это бремя вот тут, – она кивком указывает мне на грудь, – и оно поглотит тебя, если не дашь ему выхода.

Я опускаю глаза на бусины. Все они окрашены в разные оттенки голубого – моего любимого цвета, – и на каждой вручную нарисована деталь доспехов.

– Откуда ты знаешь, что все полу…

Она исчезла.

Сжимаюсь в комочек и дрожащими руками наконец снимаю браслет. Он со стуком падает на пол. Над коленями клубится дым, он кружится и кружится, пока не окутывает меня плотным серо-голубым облаком. Дым жжет глаза, но я не закрываю их, потому что если моргну – вдруг что-нибудь останется незамеченным.

А когда дым рассеивается, обнаруживаю, что я в доме у Сэма. В панике вскакиваю. На диванах в стиле лего – блестящая мишура и коробки с елочными игрушками. В их семье есть такая традиция – накануне Нового года убирать рождественскую елку. Символический смысл понятен – пусть старое уходит, открывая дорогу новому.

В гостиной тихо потрескивает камин. Родители Сэма со смехом и шутками снимают с верхушки елки звезду, а сами слушают по телевизору обратный отсчет времени до Нового года. Я в своем жалком виде стою посреди гостиной, но они меня, кажется, не замечают.

– Мама! Ты еще не сняла лампочки с крыльца? – С верхней площадки лестницы выглядывает перепуганное лицо Сэма. Он мчится вниз, прыгая через ступеньки, и сжимает что-то в кулаке.

– Ты мне всего двадцать минут назад сказал не трогать там твою хитроумную конструкцию, – с притворным огорчением говорит мама и подмигивает мужу. – Как приоделся-то! Красавчик, глаз не отвести!

– Д-дело не в этом. – Сэм краснеет, как помидор. – Это всего лишь дружеский жест…

– Сэм, мы просто шутим. – У отца Сэма вокруг глаз веселые морщинки. – У нас полно дел тут. Если что-то понадобится, кричи громче.

– Ладно. Хорошо. – Сэм глубоко вздыхает и приглаживает рубашку. Она заправлена в джинсы, и я ловлю себя на том, что не помню, как он выглядел в тот вечер, полтора года назад.

А это именно тот самый вечер.

Только в тот раз я не была дома у Сэма.

Иду за Сэмом. Он направляется в кухню. Крутит в руках браслет, крепко сжимает его и говорит:

– Я знаю, в этом году было много плохого, и знаю, что ты не любишь подарки, но ты мне сделала подарок, который я… Нет, Сэм, ужасно. Ей это не понравится. – Он со вздохом прислоняется к кухонному острову, стучит согнутыми пальцами по лбу. – Сара, ты права. Я никогда не пойму, что у тебя на душе, но, как твой лучший друг, могу сказать, что ты – самый сильный человек, которого я знаю. И что бы ни произошло между твоими родителями, не хочу, чтобы ты думала, будто тебе некуда пойти. Ты…

Я застываю как громом