льются бурным потоком. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говори моим родным, что я здесь была. Отпусти меня, я уйду, и будем в расчете.

– В расчете? Как в тот раз, когда ты уехала на моей машине, а я принял весь удар на себя? – Сэм делает шаг в сторону, раскидывает руки, словно говоря: «Только после вас». – Как сейчас, когда ты вынудила нас всю ночь искать тебя? – От его лица веет холодом.

– Я… Я все объясню.

Сэм хватает меня за руку, притягивает к себе и тихо шепчет:

– Я не шутил, когда сказал, что с меня хватит.

Он разжимает пальцы, и у меня подкашиваются ноги.

– Сэм, ты не…

– После вчерашнего вечера? – Он выгибает бровь. – Хватит оправдываться.

– Вчерашний вечер… – Шарю в памяти, пытаясь откопать хоть клочок, хоть осколок того, что вчера произошло. Одни обрывки, словно я смотрю через разбитое подводное окно.

Фейерверки. Бело-голубое платье. Падар. Она. Водный велосипед.

Потом – пустота.

– Я ее нашел! – кричит Сэм.

В считаные секунды я оказываюсь под разъяренными взглядами моих тетушек и двоюродных братьев и сестер.

– О чем ты только думала? – Полные слез обвинения Айши разрывают мне сердце. Я отступаю на шаг. – Я боялась, ты утонула, или расшиблась, или…

Она разражается слезами на плече Амины. Под глазами Амины темнеют круги. Она укоризненно качает головой и ведет Айшу к своей маме.

– Мы готовы ехать домой, – говорит Амина.

Маттин испепеляет меня взглядом:

– Мы всю ночь тебя искали.

– Простите. – Я сама не узнаю свой голос. И, честно сказать, глядя на свои забрызганные краской руки, я вообще сама себя не узнаю. Понятия не имею, что это за девчонка, страдающая провалами в памяти.

– Прощения просишь? Раскаиваешься? – наконец вступает мадар. – Да ты вообще понятия не имеешь, что такое раскаяние. – Ее невысокая фигурка словно оседает, и она кричит: – Иди в машину. Назанин, прости нас.

Хала Назанин обнимает мадар.

– Не стоит беспокоиться. Дело семейное, – шепчет она, крепко стискивая мадар в объятиях. – Ты там полегче с ней. Ночь была долгая.

* * *

Дорога домой для меня и мадар прошла тихо как никогда.

– Прости… – Слова не идут с языка. Пытаюсь выдавить жалкое «за прошлую ночь, за падара, за то, что все погубила».

– Сара, оставь свои извинения, – сурово говорит мадар. – Я уже не понимаю, кто ты такая, куда подевалась моя ширин, моя милая девочка.

Я цепенею.

Пытаюсь отыскать свои боевые доспехи, надеюсь, что привычная крепкая сталь оградит меня стеной от всех бед. Но, сколько бы я ни призывала свою защиту, ее нет.

Еще три дня я не произношу ни слова.

Я тоже не понимаю, в кого я превратилась.

Глава 23

Биби-джан дергает ручку моей запертой двери.

– Кто здесь? – ворчит ее прерывистый голос. – Это моя комната. Моя. Почему дверь заперта? – И колотит опять.

– Биби-джан, здесь живет твоя внучка. Иди сюда, твоя комната здесь. – Певучий голос Ирины уводит биби прочь.

Еще глубже зарываюсь в постель, смотрю на мелкие звезды, усеявшие потолок. Сколько бы я ни напрягала память, воспоминания о той ночи упрямо ускользают.

Кажется, они здесь, вертятся на кончике языка.

Совсем рядом.

Но дотянуться до них я не могу.

И еще слышится эхо чего-то неведомого. Гулкая пустота неясной боли. Которую я должна чувствовать. Но не чувствую. Не чувствую ничего, кроме глубокого кратера, наполненного пустотой. Он расползается все шире и шире. И эта пустота холоднее, чем я думала.

Понимаю, что надо написать Айше, или Амине, или Аману, или Маттину. Черт возьми, ну хотя бы Сэму (а может быть, Сэму не надо). Но у меня не хватит сил встретиться с ними, я не смогу произнести: «Не помню».

И, если уж говорить совершенно честно, не хочу рисковать. Боюсь, что они не ответят.

После той ночи я бы и сама себя возненавидела.

Глава 24

Меня сажают под домашний арест на четыре дня.

На пятый день мадар впархивает ко мне в комнату, как колибри.

– Если я не разрешила тебе выходить из дома, это не значит, что ты должна киснуть в своей комнате, как юная вампирша. – Она включает свет. С отвращением морщит чуть накрашенное лицо. – Надо тут хоть немного проветрить. Ну же, бекхаиз[5], давай, вставай.

– Почему мне нельзя тихо и спокойно предаваться унынию? – со стоном отвечаю я, когда мадар сдергивает одеяло с моих голых ног. Нюхаю себя под мышками. Ясно. Намек понят. От меня немного пахнет.

– Вставай. Приведи себя в порядок. – Она открывает окно, и как раз в эту минуту по коридору, шаркая, идет биби-джан. – Вставай и встречай новый день. Потому что в нашей семье принято поступать именно так.

Я ощетиниваюсь:

– В какой еще семье?

Улыбка на лице мадар, вспыхнувшая при виде биби, застывает.

– Что ты сказала?

– Ничего, – мямлю я.

Можем ли мы называть себя семьей, если я даже не помню, что же когда-то нас объединяло? По нам скользит тусклый взгляд биби. Ее рука рассеянно тянется к шее.

В моем воображении мы все похожи на парусные корабли, в молчании идущие в противоположные стороны. Мы слишком горды и не можем признаться, что тонем, захлебываемся в темноте, и единственное, чего мы хотим, о чем всей душой мечтаем, – это найти свой путь обратно к свету.

Но потом возникают более важные и неотложные вопросы.

Смотрю на сутулую спину биби и слышу рокочущий голос Сэма: «Почему тебя здесь еще нет?»

Что он хотел сказать? Провожу ладонями по лицу. Что это значит, если он там, а я нет?

– Странное дело, – мимоходом говорит маме Ирина. – У биби пропало ожерелье и кое-что из украшений.

Я невозмутимо направляюсь в ванную.

Мадар раздраженно спрашивает:

– Сара, ты не знаешь, где они могут быть?

– С какой стати я буду следить за всяким барахлом?

– Сара! – Она стучится в дверь ванной. – Думаешь, я не заметила, как ты намеренно игнорируешь меня и бабушку? Такое поведение не…

Я игнорирую ее и брызгаю водой в лицо. Вцепившись пальцами в край раковины, смотрю на свое бледное отражение. Изможденное, унылое и опухшее.

Затравленное.

Меня гнетет тяжкий груз бабушкиного прошлого и отсутствие ясного ответа о Малике.

Минуты тянутся одна за другой, и я все больше задаюсь вопросом: может быть, Сэм был прав? Кто ко мне взывает все это время – Малика… или сам дом?

Отвожу взгляд от зеркала, потому что нет сил больше наблюдать за решимостью, сквозящей в моем отражении. Мелькает мысль, что, может быть, скоро это бремя свалится с моих плеч.

* * *

Падар: Я попробую другой подход, хорошо?

Падар: Давай сегодня пообедаем.

Падар: Втроем. Дай ей шанс.

Топаю по траве, так как бригада Эрика перекладывает плитку на подъездной дорожке. На шее покачивается фотокамера, я верчу головой, выбирая хороший ракурс для съемки внешнего вида. Азартно щелкаю кадр за кадром, лишь бы не думать о сообщениях падара.

Во время съемки обращаю внимание, что при дневном свете Самнер выглядит совсем по-другому. Чистый. Гостеприимный. Вхожу в двери, продолжая делать снимки для отчета о ходе работ. По спине пробегает холодок. Краску отмыли, как будто ее и не было. Пытаюсь не обращать внимания на гневные взгляды рабочих. Ну да, даже я не могу не признать, какая это была адова работа – все отчистить.

Внутри кажется, что Самнер полон народу. Сворачиваю в большую семейную гостиную и вижу, как в новеньких зеркалах и кафельных плитках мелькают отражения. Лица, к которым я привыкла: биби-джан, Малика, баба Калан. Но появляются и новые. Из зеркала в ванной на меня смотрят Сэм и его родители. Что?!

– Смотри по сторонам. – По коридору мчится Сэм, таща ящик размером чуть ли не с него самого. У него на шее надулись жилы. Он проносится мимо меня, к дальнему крылу, где находятся небольшая комната, спальня и мини-кухня. Спотыкается об оброненный кем-то молоток.

Не раздумывая подскакиваю помочь ему с ящиком.

– Еще бы чуть-чуть, и… – со стоном говорю я, мы