Сердце у меня болело на нее глядеть – столько в ней надежды, столько радости, столько возможного будущего, которое с ней никогда не случится. Ну как мне было ей сказать?

– А что мы станем делать на Корсике? Жить в таверне для моряков? Пить горькую и таскаться по бабам?

– У меня на Корсике есть друг. Он нас пристроит.

– Это кого ты на Корсике знаешь?

– Мавра. Отелло. Он друг.

– Генерала? Вы друзья с генералом всего венецианского флота? Откуда ты знаешь Отелло?

– Как-то раз оказал ему услугу, и он с тех пор у меня в неоплатном долгу.

– Ты скандалезный враль, Карман. – Она снова подпрыгнула на месте, а потом оперлась о перила и закачалась на поручнях так, что я побоялся, не свалилась бы в рассол. – А что мы станем делать, пока Лоренцо не приехал?

И тут я подумал, что неплохо хотя бы наметить тропку там, где у нее отняли будущее.

– Мы пустимся в приключение. Соберем на Корсике силы, а затем отправимся в Геную – освобождать еще одного моего друга. Моего подручного.

Ей же нужно хоть что-то, цель какая-то, когда она узнает о своем Лоренцо. Вот совет, который некогда мне дал один знакомый, великий матерый воин по фамилии Кент: когда его лишили земель, семьи и доброго имени, он доблестно сражался за спасение Британского королевства. «Карман, – сказал он мне, – если перестанешь двигаться, саван горя тебя окутает, и ты зачахнешь и умрешь. Поэтому нужно найти себе цель и, что б ни случилось, пиздовать к ней». Я мстил не потому, что лишен был милосердия, сострадания, благодарности или радости, – мстил я для того, чтобы жить дальше. Я воздавал за утраченную любовь. Мстил за свою милую Корделию, которая отправила меня в Венецию явить ее презренье к их войне, и я, клянусь кровью Господней, эту их войну остановлю. А если потребуется – и город их раскисший для этого утоплю вместе с ними.

Бедная Джессика – у нее-то какая цель?

– Ты плачешь? – спросила она.

– Ветер, – ответил я. – Воздух соленый, – ответил я.

– Ты плачешь. Жалкая маленькая девчонка.

Она ткнула меня локтем, и я поморщился.

– Ох, мамочки, там же у тебя ребра, да? – Она по-настоящему расстроилась. – Я забыла о твоей ране. Хочешь, повязку сменю? Прости меня, Карман.

– Все в порядке, солнышко. Рана в норме, – сказал я. – Мне просто ветром в глаза надуло.

Судно повернулось курсом к солнцу, и нас накрыло тенью парусов, а за кормой слепила глаза неспокойная поверхность моря. И я увидел, как под волнами движется ее тень. Следом за нами.

Ох, Вив.

Ты пугала меня.

Ты свежевала меня.

Ты брала мою боль.

Ты мной пользовалась.

Ты меня кормила.

Ты выталкивала меня из темноты.

Ты затаскивала меня в глубины.

Ты бросала меня к надежным берегам света.

Ты преследовала меня.

Ты ради меня убивала.

Ты дарила мне жизнь.

Ох, Вив.

Вперед, на Корсику.

Встань, мщенье черное, из адской бездны!

– «Отелло», акт III, сц. 3, пер. Б. Лейтина

Она явилась ко мне во сне. После того как мавр не дал мне утопиться, я на неделю слег, и Харчок с Пижоном подносили мне вино, а с постели, насквозь мокрой от пота, я кое-как подымался лишь доковылять до горшка, – и снова тонул в своей скорби.

– Доброе утро, любимый, – сказала моя Корделия.

На ней был надраенный черный с золотом нагрудник от лат и панталоны с рюшечками. Это сразу наводило на мысль – что-то тут не так.

– Ты сон или призрак? – спросил я, потянувшись к ней, но вовремя опомнился и с кровати не свалился.

– А тебя что больше устроит?

– Сон, наверное. Не так хлопотно рифмовать.

– Но с другой стороны – куда ж без окаянного призрака…

У Корделии и мать возвращалась таким же духом, а упокоилась лишь после того, как всех мучителей ее одолели, а дочь угомонилась в моих объятьях.

– Но ты полностью одета, – заметил я. Мамаша ее призраком была довольно блядовитым. – В некотором смысле.

– Я тут не дрочить тебе, любовь моя. Утешенье и вразумленье, немного духовного наставничества, если учесть, что твой нравственный компас клал на все с прибором.

– Это и впрямь ты, – всхлипнул тут я – знаю, сопли распустил, но, мать вашу, горе меня совсем одолело, нет? – Я без тебя поломался.

– Ох, миленький Карманчик. – Она взяла мою щеку себе в ладонь, только я этого не почувствовал. – Ты всегда был поломанный, любимый, в этом соль твоего характера. Что б я делала с каким-нибудь хрупким принцем, для которых меня родили, у кого гордость нежная, как хрусталь? А ты был все равно что такая милая сломанная кукла, которую девочка с лестницы кидает – посмотреть, что у нее еще отвалится, просто смеху ради, просто ради приключения.

– Или из окна высокой башни.

– Так то всего один раз было, и ты сам тогда прыгнул.

– Будучи до хрена галантен в твою честь, нет? – Я правда сам прыгнул. Спасти котенка. Корделии.

– Да, ты всегда таким был – и должен быть им снова.

– Мне что – в окно прыгнуть, забрызгать собой всю брусчатку и прийти к тебе в Неоткрытую Страну? Я вполне готов, если поможешь мне доползти до подоконника.

– Нет, ты должен помочь мавру.

– Отелло? Помочь ему что? Он же силен, как боевой конь, богат, командует ятым флотом, раздражающе высок, а его…

– А его дама?

– Он не женат.

– Значит, его любовь? – уточнила Корделия. – Дездемона.

– Это которая дочка сенатора? Она ему не… ну… он же мавр, нет?

– Проследи за этим.

– За чем мне проследить?

– Ты же умный, Карман. Вот и будь умный. Помоги мавру.

– Брабанцио этого нипочем не дозволит. А я всего-навсего пух от бывшего шута, пьяный и слабый, а также наоборот, и воли к жизни у меня нет никакой.

– Однако ты покорил королевство и вручил его мне.

– Знамо дело, но то было как на сисю насикать, разве нет? Мне нужно было только вывернуть его из хватки слабоумного семейства кровосмешенных извращенцев.

– Ты это мое семейство в виду имеешь, да?