– Ну, не тебя же, очевидно. Всех остальных. В общем, суть в том, что я мелок и скорблю.

– Это правда. Помоги мавру.

– В Венеции я растерял весь вес.

– Не весь. Дож к тебе еще остаточно благосклонен. Еще какое-то время ты можешь повращаться в высших кругах. Помоги мавру.

– Хватить твердить одно и то же.

– Дай слово.

– На. Помогу этому клятому мавру.

– И дай слово, что себя не кончишь.

– В смысле – покончу с собой?

– Да.

– Даю.

– И не трахай еврейку.

– Какую еще еврейку? Не знаю я никакой еврейки.

– Какой ты милый, Карман. Теперь просыпайся, ты сейчас в кроватку написаешь.

Я проснулся. Слишком поздно.

* * *

Через два дня после этого сна я принялся выполнять задание, которое мне дала моя Корделия: Помогать Мавру.

Священник удивился, что Отелло сам открывает двери. Обезьянка и огромный кретин рассчитывали, что будут сласти. На мавре был подпоясанный домашний халат из белого льна, а в одной руке он держал саблю в ножнах.

– Да он же не умирает, – сказал священник.

– Оне черные, – сказал Харчок.

– Мавры обычно черны, – объяснил я придурку.

– Вы сказали, что он умирает, – произнес священник.

– Прошу прощенья, генерал, – сказал я мавру. – Но только залучить сюда его удалось, только сказав, что тебя требуется соборовать.

– Карман? – ответствовал мавр. – Что-то неважно ты выглядишь. – Он удивился, что я пришел к его порогу в час ужина, да еще и со свитой, но не рассердился.

– Влатайся во что-нибудь поприличнее, – сказал я. – С золотым позументом и зрелищной шляпой, если получится. Мы идем тебя женить. Сарацинский шлем – такой, с острием – будет в самый раз, если у тебя есть. – Я прошмыгнул мимо него в дом, который, хоть и располагался вблизи от Арсенала, все ж убран был скорее так, как это подобало герцогскому жилью, нежели спартанской обстановке солдатского. – А вы трое – тут подождите.

Священник попробовал докричаться до меня из-за мавра:

– Не собираюсь я женить никого. Ты же говорил – соборовать.

– Сделаешь, как велят, или я всем расскажу, что твоя братия сперла кости Святого Марка из храма в Египте.

– Это четыреста лет назад было. На это всем плевать. Валяй, рассказывай. А я пошел домой. – И священник развернулся и сделал шаг прочь.

– Останови его, Харчок, – попросил я.

Громадный дуболом цапнул попа за капюшон сутаны и приподнял его было, как котенка за шиворот, – но сутана лишь задралась, а почтенный клерик остался стоять голый ниже пояса.

– Положь его на место, на место клади. Просто сядь на него.

Харчок выпустил из лапы сутану, толкнул священника наземь и послушно сел сверху.

– Так нельзя! Епископу все…

Священник внезапно захлопнул рот – на его лицо присела обезьянка.

– Отлично, Пижон. Смотри, чтобы Харчок его не придушил. А тебе, поп, надо панталоны носить, когда на улицу выходишь. Не то люди подумают, что ты распутный… Пойдем, Отелло, устроим военный совет. – Я протянул руку и закрыл дверь перед носом своей свиты.

– Ты что это лепечешь такое про свадьбу? На ком, по-твоему, я должен жениться?

– Так на прекрасной же Дездемоне, само собой. Ты ее любишь и уверен, что дама отвечает тебе взаимностью, верно?

– Это мне известно лучше, нежели все, что я знал допрежь. Но отнять ее у отца, без дозволенья или благословенья – не могу я поступать, аки тать в нощи.

– Во-первых, ты ее никуда не крадешь – она идет с тобой сама, по собственной воле, а во-вторых, не принижай татей в нощи. Сам разве не был пиратом, пока не возглавил вооруженные силы Венеции?

Отелло и его двадцать пиратских судов были в свое время наняты помогать венецианскому военному флоту сражаться с генуэзцами – топить их корабли в Черном море. Но когда пришла весть, что адмирал Дандоло сокрушительно разбит в морском бою у острова Курцола и потерял сотню кораблей, на Отелло возложили задачу – защитить венецианское отечество от нападенья генуэзцев, предотвратить осаду и сдачу. И мавр справился с нею блестяще – обратил в бегство всю генуэзскую рать и дал Венеции возможность восстановить флот. Его и передали потом под командование мавра.

– Но я больше не пират.

– Это почему, Отелло? Зачем паскудить хорошую профессию – даже ради Венеции?

– Мне нравится, что здесь требуется далеко не одно пиратство. Служба. Потопить судно, разграбить груз – сие дела на службе самому себе, а наградой там – богатство и власть. А вот спасти город, пощадить детей – это дела покрупней. Они служат душе.

– Но, спасая город, ты снискал богатства и власти больше, чем когда-либо прежде.

– В моей философии могут быть недочеты, Карман.

– Все эти люди, как ни поверни, – самолюбивые, неискренние, алчные пиздюки, которых не заботит совершенно ничего, кроме собственного удобства, разве нет?

– Мне сдается, несчастья потемнили тебе взгляд на венецианцев. Не все они так уж плохи.

– Я имел в виду человечество вообще; за них всех я б не дал и тухлого туеска хуевротства.

– Однако ж ты сейчас тут, со священником – зачем? – Мавр сверкнул мне улыбкой так, словно отразил выпад в фехтовании.

– В моей философии могут быть недочеты, Отелло, – сказал я. – К тому же клятый призрак моей жены умолял меня тебе помочь.

– А, я часто слыхал, что без окаянного призрака – никуда.

– Отелло! – раздался с лестницы женский голос. – Кто там, дорогой мой?

Из-за балюстрады возникла Дездемона и спорхнула в вестибюль. Платье вилось вокруг ее голых ног, длинные волосы были распущены и трепетали по ее плечам и спине. Она была зеленоглаза и так же прекрасна, как сестра ее Порция, только чуть полнее щекой, а в глазах играли искорки, предупреждавшие об улыбке, что может вспыхнуть в любой миг. Она мне напоминала мою Корделию – не столько выраженьем лица, сколько всею осанкой. Крепкая, но нежная. Прелестная.

– Ах, мацабельная распутница, – рек Кукан, неизменно со мною, как обычно – на посту, в дозоре, вдруг где банальность мелькнет, а то и низковисящий плод охальной комедии под руку подвернется.

– О, это королевский шут, – сказала она, сжав руку Отелло. Мы с нею встречались на балу во дворце у дожа, и я дважды бывал гостем на ужинах у ее отца в Бельмонте. Она меня знала. Я ее веселил. – Сударь, я была столь опечалена известием о вашей королеве. Мои глубочайшие соболезнования, и если мое семейство может вас как-то утешить – только попросите об этом. – Она повернула голову – в ней было столько печали, столько доброты, столько жалости ко мне, что я тотчас понял, как доблестный Отелло, пират и солдат, эта прочная, исшрамленная машина убийства – как он потерял свое сердце. И превыше всяких сомнений я знал, что именно мне нужно сделать.