Несмотря на это утомительное нагнетание подробностей, которые вполне могут быть сочтены малозначительными и несущественными, ибо если вернуться к ботаническим сравнениям, есть шанс не увидать за деревьями леса, нельзя исключить, что иные слушатели нашего доклада, из тех, кто повнимательней и побдительней прочих и еще не утерял чувства нормативной требовательности, унаследованной от мыслительных процессов, определяемых прежде всего логикой познания, да, так вот, кто-нибудь из наших слушателей резко выскажется против самого существования и тем более распространения столь беспорядочно и бездумно, чтоб не сказать — безумно устроенных кладбищ, как то, что описано нами и проходит, едва не задевая их плечом, по местам, которые живые издавна предназначили исключительно для своего пользования, то есть по домам, по улицам и площадям, по скверам, и паркам, и общественным садам вкупе с детскими площадками, по театрам и кино, по кафе и ресторанам, по больницам обычным и психиатрическим, по стадионам, ярмаркам и выставкам, по большим магазинам и крохотным лавочкам, по тупикам, спускам и проспектам. И сколь бы ясно ни сознавали они, что Главному Кладбищу самым настоятельным образом необходимо расти в гармоническом симбиозе с развитием города и сообразно увеличению народонаселения, считают все же, что место, отведенное для последнего упокоения, должно держаться в строгих границах и удерживаться писаными законами. Обычный прямоугольник земли за высокими, лишенными украшений или архитектурных излишеств стенами был бы, твердят они, куда лучше этого исполинского осьминога, поскольку, как ни жалко плодов поэтического воображения, не на дерево похоже кладбище, а на осьминога, протянувшего свои щупальца, сколько их там — восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, — так, словно собрался опутать ими весь мир. Добавят еще, что существует проверенная опытом практика держать покойников под землей сколько-то лет, обычно не больше пяти, по истечении коих, благодаря чудодейственному отсутствию коррупции, то немногое, что еще уцелело от работы негашеной извести и пищеварения червей, выкапывается и уступает место своего захоронения новому обитателю. В цивилизованных странах не существует нелепого обычая считать любую могилу неприкосновенной и навечно принадлежащей тому, кто в ней лежит, ибо уж если жизнь не окончательна, можно ли считать таковой смерть. И последствия этого налицо, в чем всякий может убедиться самолично, взглянув на вечно затворенные бездействующие ворота, на хаотическое коловращение по кладбищу, на все более и более кружные пути, по которым похоронные процессии должны добираться до места захоронения, на любую оконечность одного из шестидесяти четырех щупальцев, до которой не дойдешь без провожатого. Точно так же, как и в Архиве ЗАГС, хоть соответствующая информация из-за прискорбной небрежности не была предоставлена своевременно, неписаным девизом Главного Кладбища должны стать слова Все Имена, хотя следует признать, что архиву слова эти пристали значительно больше, подходят, как перчатка на руку, поскольку именно там в самом деле собраны все имена, и живые, и мертвые, тогда как кладбище, дарующее последнее пристанище и последнее упокоение, уже по природе своей должно довольствоваться лишь именами покойных. Эта математически выраженная очевидность тем не менее не приводит в замешательство хранителей и смотрителей Главного Кладбища, не заставляет их смущенно умолкнуть, нет, оказавшись перед лицом своей численной неполноценности, они пожимают плечами и говорят: Дайте срок, наберитесь терпения, все там будем, а Главный Архив по здравом размышлении окажется всего лишь притоком полноводного нашего ведомства. Излишне говорить, как больно щемит самолюбие Архива уподобление его притоку. Несмотря на такое соперничество, на такую профессиональную ревность, отношения между служителями архивными и кладбищенскими вполне дружеские, проникнутые взаимным уважением, потому что помимо сотрудничества, к которому их просто принуждают смежность и объективно существующая статусная близость их учреждений, они понимают, что с двух концов возделывают один виноградник, именуемый жизнью и находящийся между двумя видами небытия.

Сеньор Жозе не впервые появлялся на Главном Кладбище. Бюрократическая необходимость проведения всяческих проверок, разъяснения неясностей, сличения данных, уточнения расхождений довольно регулярно требовала, чтобы туда наведывались сотрудники Главного Архива, чаще всего, разумеется, младшие делопроизводители, значительно реже — старшие, а замы или шеф, само собой разумеется, вообще никогда. И делопроизводителям Главного Кладбища по схожим мотивам приходилось бывать в архиве, где их принимали с тем же радушием, что выпало сейчас на долю сеньора Жозе. Не только фасад, но и внутреннее убранство кладбищенской конторы представляло собой точную копию архива, хотя справедливости ради надо уточнить, что, по мнению чиновников кладбища, именно архив — копия кладбища, а не наоборот, и указывают еще на ворота, отсутствующие у архива, на что архивные отвечают обычно в том смысле, что, мол, что же это за ворота такие, смех один, вечно на запоре. Ну, как бы то ни было, здесь тоже имеется длинный, тянущийся поперек всего огромного зала и перегораживающий его барьер, стоят такие же высоченные стеллажи, так же, треугольником, размещены столы сотрудников, из коих восемь младших письмоводителей, четверо старших и двое подсмотрителей, ибо их принято называть здесь именно так, а не делопроизводителями и замхранителями, и, соответственно, не хранитель венчает всю эту пирамиду, но смотритель. Впрочем, персонал состоит не только из сотрудников аппарата, ибо по обе стороны от входа и лицом к барьеру сидят на двух длинных скамьях проводники. Кое-кто по старой памяти продолжает грубовато именовать их могильщиками, но эта категория обозначена в официальном бюллетене как кладбищенский проводник, что при более внимательном рассмотрении и вопреки тому, что может явиться воображению, не в полной мере соответствует иносказанию, придуманному из лучших побуждений, дабы завуалировать прискорбную грубость заступа, отрывающего в земле четырехугольную яму, ибо этот термин все же правильно очерчивает круг должностных обязанностей этих людей, которые перед тем, как опустить покойника в глубины вечности, должны еще и провести его по поверхности. И они, работающие попарно, сидят и безмолвно ждут появления траурных кортежей, а дождавшись, вооружаются маршрутным листом, заполненным письмоводителем, на чью долю пришлись хлопоты по оформлению того или иного покойника, садятся в одну из припаркованных на служебной стоянке машин, снабженных мигающей надписью Следуйте за мной, как это принято в аэропортах, что дает смотрителю кладбища основание заявлять, что его учреждение технологически вооружено несравненно лучше Главного Архива, где традиция все еще велит писать, обмакивая перо в чернильницу. Впрочем, и в самом деле, когда видишь, как катафалк и провожающие послушно следуют за проводниками по гладким улицам города и разбитым проселкам предместий и вплоть до самого места захоронения светящиеся буквы, помаргивая, неустанно твердят лишь Следуйте за мной да Следуйте за мной, невозможно не признать, что перемены происходят в мире не только к худшему. И хотя нижеследующая подробность едва ли будет способствовать всеобъемлющему пониманию нашего рассказа, пусть поведает лезвие лопаты, пусть объяснит оно, что одна из самых ярких черт личности этих самых проводников — это святая вера в то, что вселенная исправно управляется высшим разумом, постоянно и чутко прислушивающимся к надобностям и чаяниям человеческим, а иначе никогда бы не изобрели автомобили как раз в ту пору, когда приспела в них нужда, а иначе говоря, когда Главное Кладбище распространилось столь обширно, что поистине крестная мука — доставлять усопшего на голгофу традиционными средствами, будь то палка и веревка или тачка о двух колесах. Если же со сдержанной учтивостью заметить, что рассуждающим таким образом следовало бы, пожалуй, поаккуратнее выбирать слова, поскольку крестная мука и голгофа — суть одно и то же, да и вообще не стоило бы употреблять понятия, обозначающие страдания, по отношению к тому, кто страдать уже перестал, они, вероятней всего, грубо возразят вам, что не учи, мол, ученого и так далее.