– Кстати о сыне Олы –Мон. Сирт на днях должен быть отпущен из своего заточения. Так мне сказал отец. Я думаю о том, чтобы вновь приблизить его к себе. Мне необходим друг. Отец сказал, что Сирт был тогда в затмении ума. Виноватой была Инара. И вот для того, чтобы Сирт стал опять моим, если и не другом, так приближённым и необходимым помощником, а он им и остался, поскольку много перестрадал и передумал с той ужасной далёкой ночи, Инару необходимо отдалить от него. Дети Сирта и Инары не пострадают. Для них мы сделаем всё. Они останутся жить с отцом, а она пусть живёт там, где от неё не будет ни малейшей опасности. А вот будет ли польза, она сама решит. Отец сказал, что её место среди тех, кто отдалён от механизмов управления и тайн власти.

– Как жестоко! А если дети будут страдать? Не говоря уж о самой Инаре…

– Она и обязана страдать! Её вина вовсе не гасится теми годами, что она провела в комфортабельной глуши. – Он подошёл к жене и упёрся в неё глазами, которых она не знала. Они были тверды и железно – бесчеловечны. – Она получит ещё больший комфорт, к чему и приучена с детства. Но никакой власти у неё ни в чём уже не будет. Она будет тем, кем и родилась. Ничтожеством. Я вовсе не простил её. Если бы не отец, его жалость к ней как к приёмной доченьке, я бы самолично убил её. И рука бы не дрогнула. И дело не в моей персоне. Она была готова предать все жертвы, которые были понесены ради создания справедливого общества, похоронить все нечеловеческие усилия как отца, так и многих и многих. Все их упования и труды ради того, чтобы ей стать главной самкой среди социальных паразитов. Я её не то, что презираю, а за человека не считаю. Уверен, что Сирт меня поймёт. А может, он и так всё давно понял.

– Да ведь он её любит! У них трое детей, как у нас! Представь, через что они прошли, что пережили…

– А через что? Пережили десять лет бездеятельной и спокойной жизни, наполненной чисто-животными потребностями и их удовлетворением. Сирт здоровый мужик, а она всегда была распущенной самкой. Только и всего. О какой любви ты говоришь применительно к этой низкосортной дряни? К этой неудаче своего талантливого отца, погибшего из-за такой же бракованной дряни – некой актрисы Гелии, в которую он влюбился по молодости. А настоящую мать Инары, некую толстую Миру, я видел. Мне её показывали. Полная бездарность, живущая на хребте своего довольно успешного в прошлом художника. Что же, так бывает. Неординарный мужчина, каким был брат моей матери, всегда выбирал себе ничтожных и порочных женщин ради удовлетворения своего сексуального голода, всегда простительного, если человек молод. Однако, это не отменяет печальных последствий, что приходят неизбежно от таких вот связей.

– Зануда! Замолчи! Слушать тебя не могу! – закричала Ландыш, в данный момент не видя в нём своего возлюбленного мужа, поскольку такой вот «обратной стороной Луны» он к ней прежде не разворачивался.

– Не смей повышать на меня голос! – процедил он, – глупая пришлая скиталица по чужим мирам! Я пригрел тебя не ради тебя самой, а ради того, что только ты смогла родить мне детей и продолжателей моего дела. Так сказал мне отец. И он не ошибся. Он никогда не ошибается в главном, хотя может и упустить мелочи. От других женщин детей у меня не будет никогда. Можно сказать, что твоя миссия тут выполнена. И если бы твои земляне были тут, я отпустил бы тебя с ними. Но, к сожалению, тебе так и придётся жить со мною в нашей башне. Что же касается твоих летающих любовников из мира сновидений, я тебя к ним не ревную. Они по любому не смогут оплодотворить твоё чрево. – Он с любовью к себе самому оглядел себя в огромном зеркале. Рама была создана из драгоценных розоватых сплавов, и нежный отблеск металла давал блики на того, кто смотрелся в пространство зеркала. Руднэй в данный миг показался бы любому воплощённым ангелом. Откинутые с высокого лба волнистые и светлые волосы закрывали его уши, безупречной лепки скулы казались нежно-румяными как у девушки, а губы были сжаты как у каменного истукана. Глаза же излучали любовь к себе самому, одновременную с лёгким презрительным снисхождением к тем, кто не он.

– Нарцисс пластиковый! – сказала вдруг она на русском языке. Вообще же, ругаться на него на земном языке было очень удобно. Он плохо понимал другую речь. – О какой дочери я мечтаю? От кого? Где он взял прежние-то семена, из которых и родились мои сыновья?

– Не сердись, мой душистый Ландыш, – ответил он. – Я отлично чую твою похоть, и при первом же свободном времени я дам тебе все те изыски, которым ты же меня и обучила. Другого опыта у меня, к сожалению, нет. А может, это и к счастью. Что такого ценного есть в подобном опыте, кроме того, что он притупляет все ощущения мужчины? Ты как была, так и останешься моей единственной женщиной. Мне вообще не нужны никакие женщины. Они жуткие дуры, когда вдруг вспоминают о своей непохожести на мужчин. А когда забывают об этом, то вполне себе нормальные сотрудники, на которых иногда можно и положиться. Не всегда. Всё же системное мышление у них слабоватое, да и иррациональных чувствований, разрыхляющих интеллект, слишком много. Так что дела власти, моя милая Лана, не для хрупких женских плеч.

– Не все женщины и хрупкие. Есть такие, что любого мужчину сомнут… – пробурчала она.

– А те, кто обладают плечами мужика, уже и не женщины. Подлинных женщин в моём понимании вообще мало. Как и настоящих мужчин всегда не хватает. Многие просто средний род, одушевлённые рабочие функции, да и то часто разлаженные и некачественные. Ни ума, ни старания, ни способности к творчеству. Зато гипертрофия животных инстинктов и избыток грубых вожделений таковы, что собирать из такого вот барахла слаженную государственную симфонию неимоверно тяжело. Если не невозможно.

– Механическую машину, хочешь сказать, а не симфонию. Так машину надо из железяк собирать, а не из человеческих душ.

Он проигнорировал её замечание, – Инара воображала, что её чёрствость и злоба это и есть подлинная воля и острый интеллект. Да ведь я умышленно дал довести ей её заговор до его реализации, чтобы схватить её за липкую ручонку. Отец же не хотел того. Он