годах в результате революции во французской колонии Сен-Доминг, ставшей в 1804 году независимым государством Гаити, был свергнут рабовладельческий строй. Везде, где рабы в атлантическом регионе узнавали об этом событии, оно служило сигналом к освобождению. С другой стороны, исход событий в бывшей сахарной колонии укрепил рабство в других странах. Французские плантаторы устремились оттуда на британскую Ямайку и испанский остров Куба, способствуя в каждом случае укреплению рабовладельческой экономики. Именно этот приток капитала и энергии мигрантов превратил Кубу из забытого уголка колониального мира в страну с ориентированным на экспорт агропромышленным комплексом. Любой человек там или на юге США, желающий найти аргументы в пользу отказа от каких-либо уступок беспокойным рабам, мог найти их в том, что ослабление хватки в годы Французской революции открыло путь для воинственных протестов среди рабского населения.

В 1830-1840-х годах повторилась модель ужесточения рабовладельческого строя в ответ на успехи эмансипации. После короткого переходного периода сокращающегося квазирабства в 1838 г. в британских колониях Карибского бассейна и Южной Африке эмансипация приобрела юридическую силу, принеся свободу 800 тыс. мужчин, женщин и детей. Это была государственная эмансипация, а не результат революционной войны по типу гаитянской, но экономические и социальные последствия в британской Вест-Индии были аналогичными. С ликвидацией крупных плантационных хозяйств на таких островах, как Ямайка, Барбадос, Тринидад и Антигуа, сельское хозяйство вернулось к мелкому натуральному хозяйству и в значительной степени перестало приносить имперское богатство за счет экспорта. Денежная компенсация поступала из государственного бюджета в руки плантаторов, которые зачастую жили в Англии как заочные владельцы и не инвестировали эти деньги в Карибский бассейн. (В Южной Африке аналогичная компенсация была в значительной степени влита в местную экономику, что дало положительные результаты). Для апологетов рабства, особенно на юге США, все это подтверждало, что якобы моральный прогресс эмансипации с лихвой перекрывался экономическим регрессом, который был вреден для всех заинтересованных сторон. Опыт британских Карибских островов укрепил решимость владельцев плантаций не допустить подобного в других странах.

Антирабовладение: Британский ответ на Французскую революцию

В "век Разума" мало кто из европейцев не возражал против работорговли, которая приобретала все большее значение в атлантическом регионе XVIII века. Отдельные критики, такие как Монтескье, аббат Рейналь или Кондорсе, не могли скрыть того факта, что рабство редко вступало в противоречие с моральными чувствами или даже с теориями естественного права эпохи Просвещения. Поскольку речь шла почти исключительно о порабощении чернокожих африканцев, на первый план выходило традиционное для европейцев отвращение ко всему черному. Хотя мыслители эпохи Просвещения все еще дорожили единством человеческой расы и не стремились, как многие теоретики XIX века, разделить человечество на отдельные виды по расовому признаку, тем не менее в Европе раннего Нового времени было распространено мнение, что люди с черной кожей - это чужаки, более чуждые, чем арабы или евреи.

Гуманизм, двигавший основателями антирабовладельческих обществ в 1780-е годы, проистекал не столько из высоких теорий эпохи, сколько из двух других источников: (а) возрождение христианских идей братства на периферии устоявшейся религии и (б) новый патриотизм, который видел превосходство нации не только в ее экономических достижениях или военной мощи, но и в ее способности показать остальному миру путь в области права и морали. Такое сочетание было свойственно Великобритании. Будучи скорее мировоззрением, чем сформулированной теорией, она поначалу вызвала к жизни лишь небольшое число активистов, в том числе бывших чернокожих рабов, таких как Олауда Экиано (1745-97). Но вскоре она нашла отклик в британской общественности, которая действительно вступила в новую фазу своего развития под влиянием движения против рабства. Борьба с рабством стала лозунгом, который в период своего расцвета объединял сотни тысяч людей на ненасильственные внепарламентские акции. В условиях политической системы, когда суверенитет парламента по-прежнему принадлежал крошечной олигархии, они жертвовали деньги на поддержку беглых рабов, посещали массовые мероприятия, рассказывающие об ужасах на борту атлантических работорговых судов и на карибских плантациях, подписывали петиции, адресованные законодателям в Вестминстере. Потребительские бойкоты карибского сахара поддерживали давление на интересы рабовладельцев. На этом фоне, после серии подробных слушаний, члены обеих палат парламента в марте 1807 г. проголосовали за запрет работорговли на судах под британским флагом с 1 января 1807 года. Аналогичное решение было сорвано в 1792 г., но со второй попытки оно все-таки было принято. Поэт Сэмюэл Тейлор Кольридж в 1808 году высказал то, что было на уме у многих: завоевания Александра и Наполеона выглядели "ничтожными" по сравнению с победой над работорговлей.

Историки сходятся во мнении, что столь впечатляющая гибель одного из основных имперских институтов не может быть объяснена только экономическими факторами. К концу XVIII века рабовладельческая плантационная экономика достигла пика эффективности и прибыльности, некоторые владельцы сколотили огромные состояния, и ничто в национальной экономике не требовало изменения сложившейся практики. Утверждение Адама Смита о том, что свободный труд более производителен, чем принудительный, отнюдь не являлось мнением большинства британских экономистов. На чашу весов легли мотивы на уровне идей, способные вдохновить достаточное количество представителей политической элиты, не имевших прямой заинтересованности в Вест-Индии. В совокупности это можно рассматривать как идеологический ответ Великобритании на Французскую революцию и Наполеона.

Особенно на начальном этапе, до начала террора, революция начертала на своем знамени универсалистскую концепцию человечества, на которую простое утверждение национальных интересов не было убедительным ответом. Консервативные идеологи мало что могли противопоставить мощной Декларации прав человека и гражданина, если только не определить альтернативное поле транснационального универсализма. Одним из таких полей было рабство. Революционное Национальное собрание в Париже, в котором интересы плантаторов имели значительный вес (как и в британском парламенте), занималось мелкими оттягивающими маневрами. Правда, в 1794 г. Конвент окончательно запретил рабство во всех французских владениях и распространил гражданство на всех жителей Франции и колоний мужского пола независимо от цвета кожи. Но в 1802 г. Бонапарт в качестве первого консула вновь узаконил и рабство, и работорговлю. Таким образом, в течение нескольких лет Франция утратила свои позиции лидера в этом вопросе и вернулась к корыстным привычкам старого режима. В Великобритании, втянутой в борьбу с Наполеоном в годы, предшествовавшие принятию Акта 1807 г., идеологическую инициативу взяла на себя патриотическая общественность, опиравшаяся на то, что ни в одной стране мира нет институциональных гарантий от произвола (монархического или революционного). Эти гарантии должны были распространяться только на колонии.

Подобные политические мотивы вполне могут сочетаться с индивидуальными мотивами действий. Активная поддержка аболиционистов позволила огромному количеству граждан мужского и женского пола проявить свою приверженность в преддверии еще не завершенной демократизации британской политической системы и