Схемы истории, создаваемые такими людьми, как Поспелов (готовы писать и панегирики Сталину, и его исторические некрологи), были упрощены до предела: Сталина как бы не было. Руководила партия (даже если она не собиралась на свои съезды и пленумы). А если Сталин и упоминался, то в «обойме» других сохраненных для истории вождей, как один из многих. Но только как совершивший «некоторые ошибки». И сам XX съезд, может быть один из подлинно исторических, на долгие годы попал в полосу идеологического моратория. Складывалось впечатление, что призраки сталинизма пошли в незаметное контрнаступление.

Здесь нет ничего случайного. Сталин умер, но Система осталась. Пришли новые люди, пользующиеся механизмом этой Системы. Те две памятные исторические атаки, которые со смелостью романтика-реформатора осуществил Хрущев, позволили пробить крупные бреши в корпусе сталинизма. Но его наследники без лишнего шума наложили политические, идеологические и социальные «пластыри» на эти пробоины. Книги, которые успели написать во время «оттепели» А. Солженицын и некоторые другие писатели и историки, оказались уже «не ко времени». Официальные исследования этих лет, посвященные 20, 30, 40-м, да и 50-м годам, представляли собой в основном «кривое зеркало».

Но хрущевский доклад сделал свое дело. В коммунистических партиях начался долгий и трудный процесс мучительной переоценки своей истории, ценностей, программ, взглядов. Это особая тема. Отношение некоторых партий строилось по принципу: главным является не выяснение истины, а то, кто ее выясняет. А поскольку, как подчеркивалось в постановлении ЦК КПСС, «в буржуазной печати развернута широкая клеветническая антисоветская кампания, поводом для которой реакционные круги пытаются использовать некоторые факты, связанные с осужденным Коммунистической партией Советского Союза культом личности И.В. Сталина», то реакция многих ортодоксально мыслящих руководителей была соответствующей. В иных случаях, как, например, в Итальянской компартии, руководство, и особенно сам П. Тольятти, не довольствовались ограниченным объяснением феномена сталинизма, а сами поставили вопрос о его природе. Во Французской компартии к оценке глубинных вопросов сталинизма, его генезиса и последствий подошли более осторожно.

Компартия Китая вначале солидаризовалась с выводами доклада Хрущева, а затем в условиях усиливающихся межпартийных разногласий перешла от поддержки к осуждению исторической акции XX съезда. Пожалуй, в концентрированной форме отношение к Сталину было выражено в совместной статье двух партийных китайских органов «Женьминь жибао» и «Хунци». Статья, опубликованная 13 сентября 1963 года, гласила: «На XX съезде КПСС товарищ Хрущев полностью и огульно отрицал Сталина. По такому принципиальному вопросу, имеющему отношение ко всему международному коммунистическому движению, как вопрос о Сталине, он предварительно не проконсультировался с братскими партиями, а после XX съезда, поставив их перед совершившимся фактом, стал навязывать им решение съезда». Далее в статье делались такие выводы: «Все заслуги и ошибки Сталина – это объективно существующая историческая реальность. Если сопоставить заслуги и ошибки Сталина, то у него заслуг больше, чем ошибок. Правильное в деятельности Сталина составляет его главную сторону, а его ошибки занимают второстепенное место. Каждый честный, уважающий историю коммунист, подводя итоги теоретической и практической деятельности Сталина в целом, видит прежде всего эту его главную сторону. Поэтому, правильно познавая, критикуя и преодолевая ошибки Сталина, необходимо защищать главную сторону его жизни и деятельности, защищать марксизм-ленинизм, который он отстоял и развил». Это консервативная позиция, но аргументированная. Была реакция и иного рода.

В 1979 году к 100-летию со дня рождения Сталина Э. Ходжа опубликовал в Тиране книгу «Со Сталиным», где подробно описывал свои пять встреч с «вождем народов». В книге нет аргументов, обосновывающих неприятие решений XX съезда КПСС албанским руководством, но есть яростное, эмоциональное неприятие самой идеи осуждения вождизма. «Никита Хрущев и его соумышленники, – писал Ходжа, – в «секретном» докладе, с которым они выступили на своем XX съезде, облили грязью Иосифа Виссарионовича Сталина и постарались унизить его самым отвратительным образом, самыми циничными троцкистскими методами».

По существу, каждая компартия по-своему «переваривала» доклад Хрущева на XX съезде. Потрясение, растерянность, но и оживление теоретической мысли, переосмысление прошлого опыта, как и ретроградство, идущее рядом со стремлением к обновлению, новым формам политической и социальной деятельности, – все это в высшей степени противоречивое отражение происшедшего в Москве на XX съезде стало реальностью. Думаю, что едва ли сам Хрущев мог предполагать, сколь противоречивыми будут последствия его прорыва.

В конце концов, Хрущев, оказавшись в центре внимания почти полутора тысяч делегатов XX съезда вместе с призраком ушедшего в небытие «вождя», едва ли представлял, что сцена дворца скоро расширится до планетарных масштабов. На этой арене развернется долгая борьба (она и сейчас еще не закончена) различных концепций социализма. Силы, стоящие за этой концепцией, готовы даже применить военную силу, лишь бы законсервировать прошлое, ограничившись мелким «ремонтом». С одной стороны, ортодоксальной, жесткой, бюрократической, силовой, бескомпромиссной, одномерной, готовой оправдать даже преступления во имя торжества идеи. С другой – демократической, гуманной, многомерной концепции, исходящей из принципа, что высокая идея может опираться лишь на чистые, человеческие методы и средства, концепции, в основе которых – исторические компромиссы и сосуществование различных систем и идеологий. Конечно, у Хрущева еще не было тех концептуальных взглядов, которые мы приобретаем сегодня. Но осмелюсь сказать, что если не сводить новое мышление только к современному осмыслению грозных реалий ядерного мира, а понимать под ним принципиально новое «прочтение» великих идей гуманизма, то нужно сказать, что Хрущев приоткрыл дверь социалистического мира для проникновения туда тех духовных ценностей, которые и ныне кое-кому кажутся ересью. Хрущев сдернул мантию непогрешимости с тирана, в котором как в кривом зеркале отразились сложнейшие противоречия эпохи. Сталин оказался непревзойденным мастером соединения высокой идеи с чудовищным абсурдом.

Сегодня можно сказать, что XX съезд партии, при всей незавершенности начатого тогда, дал нам дополнительные возможности не только для постижения эпохи, но и для углубленного понимания политического портрета Сталина. Вернусь еще раз к Николаю Бердяеву, который, может быть, глубже, чем многие, сумел постичь тайны философии истории. Именно она позволяет через призму вечно пульсирующего бытия найти многие разгадки той или иной личности или, по крайней мере, надеяться постичь их. «Каждый человек, – писал Бердяев, – по своей внутренней природе есть некий великий мир, микрокосм, в котором отражается и пребывает весь реальный мир и все великие исторические эпохи».

Каждый исследователь, преодолевая пласты времени и пытаясь понять то, что безвозвратно ушло, одновременно имеет шанс увидеть «оттиски», иногда очень слабые, порой кричаще-громкие, работы мысли, воли, страсти человека, чей портрет он хочет воссоздать. Этому помогают «раскопки» реликтов былого, отшумевшего, страшного. Реликты сталинизма требуют долгого осмысления. Подчас кроме анализа конкретных фактов я был вынужден прибегать к методам философии истории, предстающей в этом случае как пророчество, опрокинутое назад. Только постигнув прошлое, люди будут способны на пророчества, обращенные в грядущее.