Они разбили кубок, когда спускались по трапу.

«Марафону» поручили отыскать подходящую планету в системе Ригеля — некоторым из нас ужасно хотелось понять, как земные астрономы выбирают в бескрайних просторах космоса объекты, достойные изучения.

В прошлый раз они нас отправили на планету, где царили механизмы; работенка нам выдалась весьма пикантная. «Марафон», новый корабль, созданный Флеттнером, не имел аналогов в нашей части космоса. Поэтому мы пришли к выводу, что астрономы совершили не менее революционное открытие.

Так или иначе, но прибыли мы в систему Ригеля в полном соответствии с полученными инструкциями. Теперь оставалось проверить правоту астрономов, утверждавших, что здесь должна быть пригодная для жизни планета.

Справа по борту пламенел Ригель, более всего напоминавший горн доменной печи. Он был виден под углом в тридцать градусов относительно плоскости, которая в данный момент являлась горизонтальной. Должен уточнить, что эта плоскость всегда совпадает с горизонтальной плоскостью корабля, а весь остальной космос — нравится ему это или нет — рассматривается относительно нашего положения. Нужная нам планета находилась совсем недалеко от Ригеля, а ее солнце выглядело поменьше и пожелтее нашего.

Еще две планеты вращались на более далеких орбитах, а последняя находилась по другую сторону от солнца. Таким образом, планет было четыре, но три оказались бесплодными, как разум венерианских гуппи, а вот первая, ближайшая к солнцу, выглядела многообещающе.

Мир за иллюминаторами приближался так стремительно, что мой живот начал жаловаться на судьбу. Служа на старой доброй «Маргаритке», я привык к долгим путешествиям в бездонной пустоте космоса, но, видимо, нужна пара столетий, чтобы привыкнуть к стартам и посадкам корабля Флеттнера, который в такие моменты похож на обезумевшего от ярости быка.

Молодой Уилсон предавался любимому занятию: молился за сохранность драгоценных фотопластинок. Глядя на мучительные гримасы, сменявшие друг друга на его лице, можно было подумать, что он женат на этих проклятых стекляшках.

Мы приземлились: бу-умс! Корабль прополз некоторое расстояние на брюхе.

— Я бы не стал так горевать, — сообщил я Уилсону. — Покрытые эмульсией пластинки никогда не поджарят тебе курицу и не испекут роскошного клубничного пирога, от которого слюнки текут.

— Твоя правда, — признал он, отстегивая ремни. — А как бы тебе понравилось, если бы я плюнул в твой лучевой пистолет?

— Я бы свернул тебе шею, — обещал я.

— Вот видишь? — со значением сказал Уилсон и поспешил проверить, не пострадала ли его аппаратура.

Прилепившись к ближайшему иллюминатору, я с интересом рассматривал новый мир. Он оказался зеленым. Даже невозможно себе представить, что на свете может существовать такое зеленое место! Солнце, пока мы находились в космосе, было лимонного цвета, а теперь стало бледно-зеленым. И лучи его были зеленожелтыми.

«Марафон» лежал в конце просеки, им же самим и прорубленной в густом лесу. Все вокруг заросло буйной зеленой травой и кустарником. Да и сам лес казался сплошной стеной из растений, чей цвет менялся от легких серебристо-салатных тонов до темной блестящей зелени, переходящей в черное.

Рядом со мной остановился Бреннанд. Его лицо тут же приобрело жутковатый зеленый оттенок. Он вдруг стал похож на зомби.

— Ну, вот мы и на месте. — Отвернувшись от иллюминатора, он улыбнулся мне, но улыбка вмиг исчезла, появилось тревожное выражение, — Только не вздумай блевать на меня!

— Это свет, — пояснил я. — Посмотри на себя — краше в гроб кладут.

— Большое спасибо, — пробормотал Бреннанд.

Некоторое время мы смотрели за борт, дожидаясь, пока нас соберут на совещание, которое обычно предшествует первому выходу из корабля. Я рассчитывал, что судьба окажется ко мне

благосклонной и я попаду в число первых счастливчиков. Брен-нанду также не терпелось выйти наружу. Однако нас так и не позвали.

В конце концов терпение Бреннанда лопнуло.

— Не понимаю, почему тянет шкипер, что его может задерживать?

— Понятия не имею.

Я еще раз посмотрел в его лицо. Ужасающее зрелище. Судя по всему, мой вид также не вызывал у Бреннанда восторга.

— Ты же знаешь, как осторожен Мак-Нолти. Наверное, наши приключения на Машинерии научили его считать до ста, прежде чем отдавать приказ.

— Может быть, — согласился Бреннанд. — Пойду выясню, что там происходит.

И он не торопясь зашагал по коридору. Я бы пошел с ним, но без приказа не мог покинуть арсенал. На чужой планете надо быть начеку, и если начнутся неприятности, многое будет зависеть от моей расторопности.

Не успел Бреннанд скрыться за дверью, как за снаряжением явился целый отряд. Их было шестеро: инженер Молдерс, навигатор Джепсон, наш темнокожий врач Сэм Хигнет, молодой Уилсон и два марсианина, Кли Дрин и Кли Морг.

— Похоже, тебе опять повезло. — Я вручил Сэму лучевой пистолет и всякие необходимые мелочи.

— Да, сержант, — сверкнул он белозубой улыбкой. — Летим на четвертой шлюпке. Шкипер сказал, что никто не покинет корабль, пока мы не вернемся из разведки.

Кли Морг размахивал пистолетом, держа его длинным гибким щупальцем и забыв все правила обращения с оружием.

— Дай нам с Дином наши шлемы, — прочирикал он.

— Шлемы? — Я перевел взгляд с него на землян. — Ребята, вы тоже хотите надеть скафандры?

— Нет, — отозвался Джепсон. — Давление за бортом — пятнадцать фунтов, а воздух так богат кислородом, что мы будем порхать как пташки.

— Не воздух, а сущая трясина, — проворчал Кли Морг. — Давай шлемы.

Я не стал спорить и вручил Кли Моргу пару шлемов. Марсиане настолько привыкли к разреженной атмосфере своей планеты, что более высокое давление вредило их печенке — если, конечно, она у них имелась. Вот почему они часто запирались в правом отсеке, где для них были созданы условия, близкие к естественным. Какое-то время они выдерживали и более высокое давление, но рано или поздно начинали брюзжать и ныть, словно на их плечи легли все страдания мира.

Земляне помогли им пристегнуть шлемы и создать внутри подходящее давление. Я уже много раз выполнял эту работу, но она казалась мне совершенно бессмысленной. Не могу понять, как можно радоваться, попав в разреженную атмосферу.

Эл Стоу вошел в оружейную обычной легкой походкой как раз в тот момент, когда я закончил украшать своих клиентов, которые теперь вполне могли сойти за рождественские елки. Эл оперся всем своим весом — никак не меньше трехсот фунтов — на барьер, который протестующе затрещал. Наш великан тут же выпрямился. Его глаза, как всегда, сияли на невозмутимом лице.

Я проверил барьер — он выдержал испытание — и сказал: