глазами увижу расшифровку разговора президента СССР, президента России и руководителя Казахстана. После августовского путча в кабинете у Болдина, начальника аппарата Горбачева, следователи прокуратуры нашли в двух сейфах горы папок с текстами разговоров Ельцина. Меня в течение нескольких лет записывали — утром, днем, вечером, ночью, в любое время суток.

Записали и этот разговор, может быть, эта запись и стала спусковым курком августа 91-го года».

Ельцин, допрошенный в качестве свидетеля, примерно так же изложил подробности той встречи. Горбачев тоже подтвердил свидетельские показания Ельцина.

Но вот свидетельство В.И. Болдина:

— Незадолго до отъезда в отпуск Горбачев неожиданно спросил меня: «Ты знаешь о моей встрече с Ельциным и Назарбаевым? Они настаивают на том, что Крючкова и Язова надо убирать с должностей: не тянут больше старики».

Болдин, по его словам, удивился не столько самой встрече, о которой ничего не знал, сколько тому, что сказал Горбачев.

— Я слышал другое — будто вы обсуждаете вопрос о назна чении Бакатина на пост председателя КГБ, — сказал Болдин.

— Ни Крючкова, ни Язова этим вождям я не отдам! Скорее вместе уйдем с постов, — быстро заговорил Горбачев.

Болдин понял, что Горбачева очень волновало, знает ли о его разговоре с Ельциным и Назарбаевым Крючков. «И если нет, — написал Болдин в своей мемуарной книге “Крушение пьедестала", — то он, видимо, надеялся, что при случае я могу передать Крючкову слова Горбачева о его решимости отвергнуть предложение Ельцина и Назарбаева. Но моя реплика о том, что Крючкову уже подготовлена замена, заставила Горбачева страстно убеждать меня, что “Володя ему больше, чем друг”, и эти домыслы подброшены, чтобы рассорить его со своими соратниками. Был дан и адрес, по которому председателю КГБ следовало обратить гнев».

А далее у Болдина следует забойная, как сейчас бы сказали, короткая фраза: «Лишь спустя два или три года я узнал от Крючкова, что он ничего не знал о содержании разговора Горбачева, Ельцина и Назарбаева, как и не знал вообще, что президент СССР плетет против него интриги».

И если это так, то сам собой напрашивается вопрос: а действительно ли Крючковым при создании ГКЧП двигало стремление удержаться в кресле хозяина Лубянки? И если разговор все же был, можно ли со стопроцентной уверенностью утверждать, что его запись попала в руки Крючкова?

Касаясь этой темы, он написал в своей книге «Личное дело»: «29–30 июля 1991 года в Ново-Огареве состоялась встреча Горбачева, Ельцина и Назарбаева. Как потом стало известно, на этой встрече речь шла о широком круге вопросов, касающихся судьбы Советского государства, предстоящего заключения Союзного договора, прекращения деятельности союзных законодательных и исполнительных органов и создания взамен их новых. Обсуждались также кадровые вопросы.

Обо всем этом общественность, советские люди не были тогда информированы. Все это всплыло позже, после августовских событий, когда фатальные перемены, разрушения затронули все стороны жизни государства, когда, как говорят, дело было сделано».

Ну и в заключение откровения на сей счет самого Горбачева. Без них представление о тех временах и нравах было бы неполным.

Михаил Сергеевич уверен, что поводом для открытого выступления консервативного крыла КПСС, «последней каплей», переполнившей чашу терпения, стало опасение утраты личной власти. Подтверждая факт встречи в Ново-Огареве с Ельциным и Назарбаевым, Горбачев признал: да, разговор о кадрах был. Сравните, как описывал тот разговор Ельцин, и как написал Горбачев в своей книге «Жизнь и реформы». В первую очередь речь, естественно, пошла о президенте Союза суверенных государств: «Ельцин высказался за выдвижение на этот пост Горбачева». О себе — в третьем лице.

«В ходе обмена мнениями родилось предложение рекомендовать Назарбаева на пост главы Кабинета». Горбачев не называет, кто конкретно внес это предложение.

Читаем дальше. «Он (Назарбаев. — В.С.) сказал, что готов взять на себя эту ответственность, если союзный Кабинет министров будет иметь возможности для самостоятельной работы. Говорилось о необходимости существенного обновления верхнего эшелона исполнительной власти — заместителей премьера и особенно руководителей ключевых министерств. Конкретно встал вопрос о Язове и Крючкове — их уходе на пенсию».

По словам Горбачева, Ельцин чувствовал себя неуютно: как бы ощущал, что кто-то сидит рядом и подслушивает. А свидетелей в этом случае не должно было быть. Он даже несколько раз выходил на веранду, чтобы оглядеться, настолько не мог сдержать беспокойства.

«Сейчас я вижу, что чутье его не обманывало. Плеханов готовил для этой встречи комнату, где я обычно работал над докладами, рядом другую, где можно перекусить и отдохнуть. Так вот, видимо, все было заранее “оборудовано”, сделана запись нашего разговора, и, ознакомившись с нею, Крючков получил аргумент, который заставил и остальных окончательно потерять голову.

Поэтому заявления гэкачепистов о том, что ими двигало одно лишь патриотическое чувство, — демагогия, рассчитанная на простаков. Не хочу сказать, что им вовсе была безразлична судьба государства. Но они отождествляли его с прежней системой, а действовали, исходя в первую очередь из карьерных или даже шкурных интересов, чтобы сохранить за собой должности». Остается лишь добавить, что на той конфиденциальной встрече была достигнута договоренность о подписании Союзного договора не в сентябре — октябре, как планировалось раньше, а 20 августа. Горбачев поделился своими опасениями, что проект документа может не получить поддержки в Верховном Совете СССР и уж тем более на Съезде народных депутатов.

С тех пор прошла четверть века. Ставшая чуть ли не официальной версия о мотивах выступления ГКЧП за это время многократно подвергалась сомнению. В рядах ее противников оказался даже такой убежденный демократ, как первый мэр Москвы Г.Х. Попов, который провел самую тревожную ночь своей жизни в бункере Дома Советов в ожидании штурма.

В канун 25-й годовщины августовского «путча» Гавриил Харитонович публично не согласился с версией ельцинского времени о подслушанном и переданном Крючкову разговоре Горбачева с Ельциным о необходимости смены ключевых фигур руководства СССР. Мол, ради сохранения своих постов и выступили «путчисты».

«Это были прежде всего люди идеи, государственные люди, — писал Г.Х. Попов в опубликованной “Московским комсомольцем” 26 августа 2016 года статье “Неосмысленный юбилей”. — Не могли они пойти на путч, исходя только из своих личных интересов. Я уверен: их обеспокоило не то,