— Верно. И одни и те же физиономии на всех каналах.

— Ты одна? — уточнил Тимур. — Где?

— Улица Кирова, дом семнадцать, квартира сорок четыре, код подъезда шесть, шесть, шесть. Число дьявола. Знаешь, кто дьявол?

— Кто?

— Ты. Принесла тебя нелегкая в наш город! Как я хорошо бы жила, если бы не ты!

У Гали брызнули слезы, давно копившиеся, и она нажала кнопку отбоя.

Плакала всласть пятнадцать минут, а потом из детской донесся сонный выкрик то ли Ваки, то ли Таки. Галя бросилась к ним. Посидела немного у кроваток, шмыгая носом и тихо приговаривая: «Баю-баю! Спите, мои крошечки!»

Она вернулась в большую комнату точно в момент, когда раздался звонок в дверь. «Дедушка за бутылкой пришел, — подумала Галя, бросила взгляд на настенные часы. Одиннадцать пятьдесят пять, принесла алкоголика нелегкая».

За порогом стоял Тимур.

— Привет! Успел в старом году или уже в новом?

Галя не удивилась. Вернее, она удивилась так сильно, что будто перепрыгнула в другую реальность, с иными законами, где визит Тимура в чужую квартиру не казался экстраординарным.

— Быстро раздевайся и переобувайся, — велела Галя. — Президент уже поздравляет, осталось три минуты.

Галя, как и все прогрессивное человечество, была рабой привычек, обрядов и ритуалов. Пропустить бой кремлевских курантов, первые звуки гимна — будто надругаться над собственной биографией.

Президент говорил хорошо. Просто и тепло, достойно и умно, точно заглянул в каждый дом и нашел самые правильные слова каждой семье.

Тимур крутил в руках бутылку дедушкиного пойла и, не соответствуя пафосу минуты, спрашивал:

— Это что? Это пьют?

— Не привередничай, — Галя быстренько сбегала на кухню и принесла фужеры. — Разливай, уже куранты бьют!

С НОВЫМ ГОДОМ! — взорвался салют над Красной площадью.

Вместе со всей Россией, раньше Москвы, которая еще в старом году пребывала, со всеми соотечественниками за Уралом, земляками, друзьями, родными и близкими, с теми, кого знали хорошо и с кем имели шапошное знакомство, кого любили и кого недолюбливали, кем восхищались и кого жалели, с учителями и недругами, с соседями и таежными искателями, с бедными и богатыми, со здоровыми и хворыми, молодыми и умирающими, дураками и умными, с альтруистами и пронырами, с безбожниками и монахами — со всеми, имевшими в эту минуту выражение лица детско-счастливое, а в уме — надежды на удачный год, они подняли фужеры, чокнулись и выпили.

— Я помолодел, — крякнул Тимур, — лет на двадцать.

Залпом выпившая Галя посмотрела на него удивленно.

— С пацанами в подъезде, средняя школа. Пили что-то подобное, рвались в мужскую жизнь.

У Гали ноги разбухли горячечно, а голова, казалось, юлой крутилось на шее. Пьяна! В самый ответственный жизненный момент!

И она опять вслух проговорила то, что думала. Какой страшный недостаток — выпаливать что думаешь, когда сильно переживаешь.

— Спокойно! — велел Тимур. — Садись. Ты не безобразно пьяна. Но момент действительно важный. Закусывай.

— Ты тоже, — плохо владея речевым аппаратом, но гостеприимно предложила Галя. — Бери что хочешь.

Скукоженный картофель фри и засохшие лужицы кетчупа смотрелись неаппетитно. Про надкусанные бутерброды Галя пояснила:

— Мои девочки не доели.

— Какие девочки? У тебя есть дети?

— Есть. Така и Вака, Таисия и Варвара, три года, двойняшки… Охламонки, тиранки, временами — заразы, временами убила бы…

— Погоди! — остановил ее жестом Тимур. — Это твои родные дети?

— Да, то есть нет. Крестницы. Настя — их мама, моя любимая подруга. А папашу ты видел. Я с ним на новогоднюю вечеринку заявилась. Он хороший, хоть и смазливый, и Настю любит, а над Такой и Вакой вообще дрожит как придурочный. Но, зараза, не помнит, какие велели продукты купить по дороге с работы…

— Стоп! Стоп! Стоп! Тот Вадим…

— Муж моей Насти, мне как брат. Настя его вырядила во фрак из филармонии, чтобы меня оттенял и соответствовал. Комедия положений. И ты, Тимур, в этой комедии главный виновник.

— Обо мне во втором действии. А дальше?

— Что «дальше»? Ты все видел. И не ешь, не угощаешься. Да и нечем. Вообще я прилично готовлю, люблю на кухне покудесничать. Штрудель венский, сырная закуска в листьях китайского салата с оливками… Знаешь, начальничек! Мне иногда кажется, что все наши заморочки на фирме не стоят доброго вечера, когда ты с толком и расстановкой детей интеллект развивала, а потом готовила ужин для усталого и любящего мужа. Ты не понимаешь! Биологически не можешь понять, что ублажать любимого — трудно, сложно, интересно и, главное, почетно. Вам нужно, чтобы мы — в горящие избы, коня на скаку, нейролингвистическое программирование, хрен собачий… Ой, если бы ты знал, какие мне Вадик во время танца анекдоты рассказывал для счастливого смеха! Это просто ментальная дефлорация. Почему я должна тебя завоевывать? Ответь мне! Почему не наоборот?

— Потому что я не хрен собачий, как ты выразилась. И меня молотило по полной программе. И я карабкался, кожу сдирал, улыбался подобострастно тем, кто по мозгам не стоит моего мизинца, научился морду лица держать. Самое противное! Знаешь, самое противное — пресмыкаться перед ничтожеством.

— Это гордыня. — Галю речи Тимура отрезвили. — Называть кого-то, главенствующего, ничтожеством — плебейская гордыня, провинциальное честолюбие, сама им страдаю. Тимур, но ведь есть и другая, личная жизнь, — не удержалась Галя от вопросов, которые более всего ее волновали. — У тебя жена на загляденье красавица…

— Звенья одной цепи. Честолюбие коротышки. Схватить, заполучить самую красивую и эффектную. По большому счету — купить, какие бы высокие слова во время сделки не произносились. Жена как деталь интерьера или экстерьера.

— Ты жалуешься?

— Отнюдь. У меня все в ажуре.

— Почему тогда приехал?

— Га — ль-я, — каждую букву ее имени он прокатал в языке, — ты мне очень нравишься. Нет, не точно. Я тебя люблю. Думал, просто нравишься, на вечеринке понял — люблю безумно. Даже сейчас, когда ясность внесена, умом понимаю, что Вадима просто использовали, но убить его, отца двоих детей, все равно подмывает. Я же видел, как он щекотал тебя во время танца, как ты смеялась! Если не хочешь, не готова, не отвечай мне сейчас, подумай. Только помни — я думаю о тебе каждую минуту. Мечтаю, чтобы все у меня с тобой было по-серьезному, семья, дети, штрудели и сыр в листьях…

— Тимур! Я сначала опьянела от дедушкиного портвейна, потом протрезвела, а сейчас снова будто под градусом. Мне и думать нечего. Я давно тебя люблю, и чувство мое как… как, — не могла подобрать Галя слова, — как зараза.

Така и Вака, босые, во фланелевых пижамах с веселеньким рисунком, стояли утром перед диваном, на котором у стеночки спала тетя Галя, а с краю — незнакомый дяденька.