Неведомо зачем украденная у деда бритва – ну да, красивая изогнутая штуковина с костяной рукояткой, привезённая ещё с войны. Просто захотелось иметь, захотелось. Мачехина сумка для покупок, ничтожная мелочь по карманам и на дне, на пару мороженых, но – сворованные деньги.

Человеку свойственно хотеть чужое, только вот за всё надо платить.

– Это твои Серые Земли, друг мой. Не Тартар, но и ты – не великий грешник.

Теперь Мякиш становился другим. Огромный мешок, невидимый, но от того не менее реальный, становился всё легче и легче, не так давил на спину. Антон выпрямлялся, с каждым шагом идя всё свободнее. Он вдруг понял, что вся его юность – дальше воспоминания так и не появлялись, как ни старайся – была запутанным лабиринтом, в котором перемешалось и хорошее, и плохое, и просто никакое.

Как у всех людей, но каждый отвечает за себя.

Теперь он вспомнил почти всё. Юность упиралась лет в двадцать пять и кончалась. Даже нет, раньше, когда он встретил… Встретил… Чёрт, никак не вспомнить.

– Не торопись, для всего будет свой час.

– Десима Павловна! – сейчас он не видел её, он стоял на улице своей юности, на остановке давно исчезнувших в Руздале трамваев, но был уверен, что бабушка услышит. – Я только одно не пойму: политика здесь при чём? Оппозиты эти смешные… Вроде, никогда не увлекался.

– Так устроен мир, Антон. Значит, они тоже – зачем-то. Иди дальше.

Трамвай приехал и открыл двери. Вагон почти пуст: молодая парочка ближе к кабине, вездесущая бабка с сумкой на колёсиках – Бог весть, что и куда они возят, но встречаются повсеместно. И бабки, и сумки.

А ещё там был он сам, Антон Мякиш.

Он стоял у заднего стекла, держась за поручень, и смотрел на город, уплывающий назад, убегающий от него словно по тем же рельсам. Под ногами расплылась по полу парашютная сумка, плотно набитая вещами, стянутая по верху тесёмкой. Крепкая вещь, отец привёз из Кировабада в восемьдесят девятом, когда ездил в командировку. Соседи-десантники списывали разное добро, вот и приобрёл. Мог и лодку взять с газовым патроном, и сам парашют, да и ещё массу всякого, но отец не жадный. Сумка, и ещё комплект потёртой «афганки» для старшего сына – штаны и куртка с огромными накладными карманами, из которой он вырос за год. Теперь только кепка годилась. На предмет оружия и патронов выезжающих из зоны неповиновения советской власти проверяли, даже милиционеров, а вот снаряжение… вези – не хочу.

Передний вагон начал тормозить, скрипя на рельсах, поэтому и второму, болтавшемуся на жёсткой сцепке, деваться было некуда. Бабка с сумкой клюнула носом, просыпаясь, двери с лязгом отъехали, открывая выходы.

Пединститут. Развилка. Последний островок цивилизации, на который вышла молодая парочка, запустив вместо себя троих студентов. Ларьки – разные, непохожие друг на друга, похожие на набор разноцветных кубиков, на скорую руку сваренных из дешёвых стальных листов, с забранными решётками подслеповатыми окошками продавцов и – с одинаковым набором товаров. Ассортиментом и номенклатурой. Жвачка, сигареты, пиво, водка, зажигалки, лимонад, снова жвачка. Цены тоже одинаковые, конкуренцию устраивать дураков нет. Вот ночные расценки отличаются, но это позже будет. Ходить сюда ночью Антон не любил – проломят голову за пачку сигарет, да и всё.

Мутно здесь после заката.

Дальше идёт частный сектор с редкими вкраплениями двухэтажек, и так – до Московского проспекта, где опять начнётся конец двадцатого века. А здесь… Здесь время остановилось где-то в шестидесятых. И люди остались там же, тогда же.

Он глянул на студентов: нет, никого из знакомых, и вновь отвернулся к стеклу.

Первый маршрут. Длинная змея от депо на Кривошеина до Клинической, где трамвай уходил на кольцо вокруг пивнушки, стоял несколько минут, и снова колесил по городу. Осталось две остановки, а потом… Потом сумку на плечо – тащить её в руках было неудобно, он же не десантник, и ещё минут пятнадцать пешком в сторону парка. Что по Транспортной прямиком, что от Леваневского по дворам – выигрыша во времени не будет.

Динь-дон. Динь-дон.

Вдруг кто-то стоит на рельсах за поворотом на Вавилова, надо предупредить. Никого? Вот и славно. Осталась одна остановка. Маленькие домики по обе стороны утопали в цветущих садах, лето набирало ход не хуже трамвая на длинных перегонах. И так же, как и вагоны, резко тормозило в этих краях уже в середине августа. Короткое, но жаркое.

А ведь в столице думают, что у нас юг…

Антон подхватил сумку и перенёс её к выходу. Тряпки, кассеты – магнитофон, усилитель и колонки уже там, у бабушки. Разлапистые старые наушники. Книги. Вот в них самая тяжесть, но и без плотных томов – не жизнь. Читать, как раньше приходилось на каникулах, подшивку «Работницы» за семьдесят восьмой год не хотелось.

– Транспортная, – неразборчиво крякнула в микрофон вагоновожатая. До этого помалкивала, а тут – нате вам! – Выход на правую сторону.

Вот ты приколистка! Можно подумать, из трамвая ещё куда-то можно выйти. Пора десантироваться, раз так. Спрыгнуть с высокой подножки и не забыть сумку.

Динь-дон.

Тёмно-красные угловатые вагоны покатились дальше, унося с собой бабку, её сумку, студентов, заплеванный пол с рваными белыми с зелёным билетиками, а он остался стоять. Будь это поезд, можно было бы обозвать асфальтовый пятачок остановки перроном. Ряд двухэтажек в стороне, ограды, огородики, чья-то ленивая собака, для которой что трамвай, что он, Мякиш, были явлениями одного порядка. Невкусной суетой сует.

Почему это вспомнилось, где здесь ошибка, что именно нужно исправить?

Бог весть.

На остановке сидел кот. Сиреневый, с чёрными прожилками между чешуек, успешно заменявших ему шерсть. Сидел и смотрел на Антона, нервно постукивая длинным, слишком широким для кошачьего в основании хвостом. В пыль отлетали сверкающие фиолетовым мелкие чешуйки, притягивали взгляд. В каждую из них можно было всмотреться, пока яркое цветное пятно не вырастет до размеров прохода, и уйти туда безвозвратно.

– Ну хватит уже, не увлекайся! – строго сказала неведомо откуда Десима Павловна. – Иди сюда, дело есть.

Мякиш открыл глаза: оказалось, он так и лежал ничком на полу пещеры, в очках, но плотно зажмурившись. Над ним набатом гремел телефонный звонок – не от привычных мобильников (что это, вообще?! потом, потом!) – а самый что ни на есть простецкий, под звуки которого он рос в детстве, в юности. Долго.

– Возьми уже, он на кухне.

Антон неловко поднялся, помогая себе руками, стянул очки и положил в карман. Огляделся: дверь вновь стала видна, телефон звонил явно с