раз они преследуют его не только в интернате, но и здесь. Пора было разбираться. Не отпускало его ощущение разыгрываемой по ролям пьесы, в которой только он один не знал ни сюжета, ни собственных слов. А раз не знал – надо придумать на ходу.

– О, здорово, Бондарев! – громко сказал он, оторвавшись от Маши и шагая навстречу парочке. – И Олежек здесь? Вот радость-то какая!

Боня откровенно испугался. Остановился, собрался было отступить, но передумал и нагло ухмыльнулся, поддержанный такой же идиотской улыбкой длинного.

– Плакса? Какой ты стал важный!

Мякиш подошёл вплотную и коротко, без замаха, ударил Боню кулаком в лицо. Следите? Ну, ну. Олежек торопливо сунул руку в карман куртки, что-то нащупывая. Нож? Пистолет? Или по-пацански – шило? Но Антон не угадал: длинный достал розовые очки санитарского образца и торопливо напялил на себя. Толик, внимательно высматривавший противников, радостно хмыкнул и тут же «выстрелил». Олежека словно сплющило с двух сторон, будто он попал под горизонтальный пресс, потом смяло и начало крутить, заворачивая внутрь словно бумажный кулёк.

Боня вытер кровавые сопли, испуганно посмотрел на то, что осталось от товарища, и всё-таки побежал назад. Ну и чёрт с ним.

– Тошка, это кто был? – спросила нагнавшая его Маша.

– Знакомые. Старые такие, то есть неновые…

На площади вокруг стелы творилось уже форменное безумие. Людей набралось под три сотни, господин с грузовика уже не вещал, а орал сорванным голосом, тыча кулаком куда-то в сторону реки. Грузовик вонял, Толик с Генкой стреляли. Лерка отошла в сторону, вытерла потный, как после тяжёлой работы, лоб и приблизилась к ним с Машей. Вместо юной свежести от неё теперь смердело солдатскими портянками, солидолом и почему-то дымом костра.

Мякиш достал из кармана свои очки, надел их и посмотрел на митинг. Солнечный день словно заволокло плотными облаками, заметно потемнело. Вместо острой иглы стелы в мутное небо торчал палец великанских размеров, вылепленный с невиданной точностью: все складки кожи возле суставов на своих местах, неровно обгрызенный ноготь с траурной каймой грязи далеко наверху. Воздух вонял помойкой.

А люди… Никаких людей он больше не видел: толклись, кричали, нелепо подпрыгивали, мочились себе под ноги натуральные бесы, как их рисуют для иллюстраций Библии. Невысокие, заросшие тёмной шерстью, с короткими изогнутыми рожками, копытцами на ногах и длинными кривыми когтями на пальцах. Такой же чёрт, только покрупнее, кричал на них с матово-чёрного обломка скалы, исторгавшего едкую серную вонь. Глиняные пистолеты в руках превратившихся в бесов Толика и Генки превратились в куски розовато-жёлтой плоти, шевелились, вздрагивали, плевались в нужные стороны ядовито-алыми сгустками то ли слюны, то ли спермы – тягучей и противной на вид.

– Весело у вас тут, – только и сказал Мякиш.

Вокруг площади, вместо ровного вала подстриженных кустов, немного наискось возвышалось кривое, перекрученное, какое-то болезненное дерево, без листьев на чёрных ветвях. Вроде как и сухое, но нет: оно качалось и вскидывало к мутным небесам когти кроны, будто угрожая.

Маша и Лерка остались вполне узнаваемы, только из-под сочных девичьих губ торчали острые клыки. Так-то почти незаметно, но если начинали открывать рот – хоть беги.

– У нас – да. Негрустно, – щёлкнула зубами Лерка. – Но это ты сам виноват.

Мякиш застыл на месте. Воспоминание, как здесь обычно и бывало, прилетело из ниоткуда, встало на место, как хитро обрезанный по краям кусочек паззла. Было же, было… И «Роза мира» не раз читана, и ещё кое-какие, совсем уж сатанинские издания. При этом сам он, конечно, в чёрных мессах не участвовал и кошек по кладбищам не жарил, но ведь интересовался?

Да.

Вполне.

Антон оглянулся на подходящую пару санитаров – вот же как: тоже черти. Покрупнее, шерсть отдаёт болотной зеленью, но к людям это отношения не имеет. Соитие жабы с гадюкой получается.

Он стянул с себя очки и кинул их в карман. Снова стела, снова люди, снова всё нормально.

– А ты, Маш, в судьбу веришь?

Оказывается, они уже давно разговаривали между собой. Антон не мог больше смотреть на девушку мечты – да и подружку Толика тоже – без содрогания. Помнил, как они могут выглядеть. Или, что ещё страшнее, какие они на самом деле.

– Не верю. Нет никакой судьбы. Человек сам выстраивает свою жизнь, а поскольку он слаб, и существование, как правило, жалкое и ничтожное. Потом идёт в церковь и жалуется на судьбу. Выпрашивает лучше. Всё это, Валерия, занятие бессмысленное и выдающее слабость с головой. Так и во что же здесь верить?

– Ну, не скажи…

По площади, огибая блестящую стелу широким полукругом, медленно ехал трамвай. Тот самый, «единичка», что вспомнился Мякишу в пещере Десимы Павловны. Их таких уже и не давно. Перед ним возникали ровные полоски рельсов, строго в нужном месте. Люди или расходились сами, уступая дорогу, или вагоновожатая – вон она виднеется – разгоняла их коротким гневным позвякиванием.

– Леваневского. Следующая остановка – «Детская больница», – проскрипел искажённый динамиком голос.

Трамвай стоял боком, призывно открытой широкой дверью прямо перед Антоном. Сделай пару шагов, садись и уезжай. Неизвестно, куда, непонятно, зачем. Но всё-таки открытая дорога. Только почему-то казалось, что на этом пути он застрянет в этом не своём городе если не навсегда, то надолго.

– Я не поеду, – тихо, но твёрдо сказал он в пустой салон.

Дверь шумно сдвинулась на место и, набирая скорость, проплыла перед глазами. За это время площадь, митингующих и самого Мякиша взяли в плотное кольцо невесть откуда набежавшие санитары. Толик с Генкой стояли спина к спине, опустив свои детские поделки. Стрелять было нечем.

7

На судьбу мятежных психов Мякишу было плевать. Соберут их сейчас в кучку, сунут обратно в камеры бывшего почтамта, туда и дорога. А вот друзья… Да, друзья, кем же ещё считать пару разбойных парней и не менее странных, похожих сквозь стёкла очков на нежить девушек? Их надо попробовать спасти.

– Кранты… – обречённо сказала Маша. Они с Леркой взялись за руки, словно этот детский жест мог уберечь от всех неприятностей на свете: – Тошка, ты можешь что-то сделать?

– Я?! – удивился Мякиш. А, впрочем, да: он. Кому же больше.

– Уходите! – крикнул Толик. – Уводи девчонок!

– Идите сюда с Генкой! – откликнулся он. – Быстрее, бегом!

Это было даже не воспоминание, скорее, чувство, что именно он, Антон, сможет сделать хоть что-то. Кольцо санитаров начало сжиматься, методично тесня митингующих к стеле. Грузовик рыкнул двигателем, выпустил клубы особенно густого дыма и с перегазовкой, с хрустом стартовал с места. Важный