это происходит на знаменитых открывающих словах Гавриила: «Направо или налево, вперёд или назад, вверх или вниз, – нужно идти вперёд, не спрашивая, что впереди или позади». В конце 1910-х, когда была написана оратория, Шёнберг не получил ещё свой Завет – работа[292], считающаяся первым серийным сочинением, будет создана им только в 1921 г. В то же время мы видим, как в «Лестнице Иакова» он постепенно нащупывает дорогу: речь Гавриила сопровождает фигура, первые шесть нот которой звучат последовательно, а последующие – аккордом, словно ряд звуков вдруг искривляется, вставая вертикально.

Впрочем, «речь» не совсем точное слово для обозначения того, как вокализирует свои слова архангел Гавриил. Обычно вверенная баритону или басу, это не разговорная роль, но и не оперная. Шёнберг использует тут свой знаменитый Sprechstimme – придуманную им технику распева текста, при которой ритм (т. е. продолжительность каждого звука) зафиксирован в нотах, как при пении, а звуковысотность (т. е. тон) оказывается неопределённой, «плавающей», как при устной речи. По-настоящему Гавриил поёт лишь один раз – отвечая одной из душ, «Избранному». В рассказе этого персонажа легко усмотреть автобиографические смыслы, особенно если вспомнить о том, что Шёнберг ощущал себя пророком, призванным писать «истинную» музыку, несмотря на свист публики и отвращение критиков. «Моё Слово останется непонятым», – говорит этот герой словами Шёнберга; Гавриил же, знакомя «Избранного» с остальными душами (и с нами), произносит реплику «Против Его и вашей воли здесь есть один, – он ведёт вас» – парафраза легендарной шутки Шёнберга, пересказанной им в эссе. Когда в армии офицер поинтересовался у него, не тот ли он самый Шёнберг, композитор ответил: «Кто-то должен был им быть; желающих не нашлось – пришлось мне»{153}.

Наэлектризованная, турбулентная, нагруженная символикой, эта музыка, помимо певцов-солистов и хора, предполагала монструозный оркестр: первоначальная версия включала десятерной[293] состав с шестью тубами и восемью арфами, а вместе с вокалистами артистов должно было быть около тысячи. Это вовсе не значит, что «Лестница Иакова» призвана была оглушать слушателя. Авторские ремарки 1944 г., сделанные Шёнбергом незадолго до смерти, предполагали изысканную стереофоническую рассадку – несколько небольших составов располагались в разных частях зала, сидя на разной высоте. Звуковой кокон, окружавший слушателя, усложнялся с помощью специальной схемы размещения микрофонов и динамиков.

Всё это великолепие охватывает лишь первую часть созданного Шёнбергом сценария. Вторая – где цепочка кармических превращений приводит нас наконец в Царство Божие – существует только в виде словесного текста. Возвращаясь к «Лестнице Иакова» в 1917, 1918, 1921, 1922 и даже в 1944–1945 гг. – 70-летним, за семь лет до смерти, уже живя в Калифорнии, – Шёнберг так и не смог закончить её. В письме от 1945 г. он называет две крупнейшие работы своей жизни{154}. Обе – связанные с Ветхим Заветом, обе – незавершённые, это «Лестница Иакова» и опера «Моисей и Аарон» (1928–1951). В письме от 1951 г., в год смерти, 76-летний Шёнберг пишет: «Вероятно, я должен смириться с тем, что не смогу завершить "Лестницу Иакова"»{155}. Подготовкой партитуры первой части занимался после смерти автора его ассистент Винфрид Циллиг. Первое исполнение состоялось в 1961 г. в Вене, дирижировал Рафаэль Кубелик.

Вместе с «Избранным», взбирающимся по кармическим уровням, преодолевал свой духовный путь и сам Шёнберг. При внимательном взгляде на этот путь становится очевидно, что «Лестница Иакова», увы, не могла быть завершена. Шёнберг родился в 1874 г. в еврейском районе Вены – бывшем Unteren Werd – «нижнем острове»[294], который когда-то представлял собой гетто, а позже оказался переименован в Леопольдштадт – в честь императора Леопольда I, «очистившего» Вену от евреев в 1670 г. Спустя 200 лет запрет на жизнь в столице смягчился, и еврейские семьи начали постепенно возвращаться в это место; среди них были молодые родители Шёнберга, подростками приехавшие из венгерских и польских провинций империи и поженившиеся в 1870 г. Открылись синагоги и ешивы[295], горожане начали саркастически называть район Mazzesinsel[296].

Девятнадцатый век, казалось, был сравнительно благополучным для австрийских евреев. Начиная с 1782 г. закон о веротерпимости, принятый императором Иосифом II, легализовал их в государстве как полноправных граждан: чуть ли не впервые перед евреями так же, как перед другими подданными империи, распахнулись двери европейского образования, немецкоязычной культуры, государственной деятельности, предпринимательства и т. д. В то же время император Иосиф запретил еврейским общинам самоуправление, использование иврита и идиша в официальных документах; еврейские фамилии переписывались, чтобы звучать более по-немецки. В 1848–1849 гг., когда по Европе прокатилась начавшаяся во Франции волна революций и запрос на демократизацию, веротерпимость и равные конституционные права был особенно острым, евреи играли в этих событиях большую роль. Именно еврей, хирург Адольф Фишгоф, был в Австрии одним из лидеров революционного движения, провозгласив его требования – свободу совести, прессы и образования, изложенные в конституции 1848 г. Революция принесла частичное ослабление законодательства; косвенным результатом её стало учреждение официальной еврейской общины в Вене в 1852 г. Идеалы свободы и прогресса, прокламируемые революционными движениями, а также постепенная ассимиляция и эрозия «старых» ценностей, тянувшиеся около 100 лет, привели к тому, что к концу XIX в. именно в Вене (в отличие от других центров европейского еврейства – Праги или Варшавы) целое поколение молодых еврейских интеллектуалов ощущали себя просвещёнными европейцами; они были наследниками Гёте и Бетховена, читателями Ницше и Шопенгауэра и массово покидали свою религию – по убеждениям ли, ради карьеры[297] или из-за любви (вступить в брак было возможно, только если супруги принадлежали к одной религии). Так, в 1894 г. 20-летний Арнольд Шёнберг перешёл из иудаизма в лютеранство, официально покинув венскую еврейскую общину; оба его брака – в 1901-м, а затем в 1924 г. – были заключены в церквях. Бог «Лестницы Иакова» в 1915 г., безусловно, мыслился им как лютеранский, «западный» Бог, сотканный из огромного количества отсылок к христианской мистике, философии и литературе.

Помимо увлечения идеями свободы, «весна народов»[298] 1848–1849 гг. спровоцировала в Европе всплеск национального самосознания и связанного с ним национализма. К 1900 г. евреев в Вене было порядка 147 000 (примерно 9 % населения); в канун Первой мировой войны – около 200 000. В последние годы XIX в. социалисты, возглавляемые Карлом Люгером, пришли к власти на открыто антисемитской предвыборной платформе. В 1910 г. Шёнберг получил предложение преподавать в столичной Императорской академии, однако в разгар антисемитской кампании его отозвали; остро нуждавшийся в деньгах, он вынужден был написать письмо главе академии, прося его о разрешении преподавать без зачисления в штат. Чувство униженности преследовало Шёнберга долго: через несколько лет, живя в Германии, он получил приглашение преподавать в Вене вторично и отказался, сказав, что не рассмотрит эту возможность, каким бы ни был гонорар. В 1921 г., намереваясь завершить «Лестницу Иакова» во время летнего отдыха с семьёй в местечке Зальцкаммергут недалеко от Зальцбурга, он столкнулся с требованием местной общины предоставить письменные доказательства того, что он и его родные не являются евреями, либо покинуть деревню. Человек, ещё недавно с волнением высматривавший в тучах предзнаменования военных побед своего австрийского отечества, «…внезапно понял, что война ведётся не просто против внешних врагов, но – с тою же жестокостью – против внутренних»[299]{156}. В 1923 г. Василий Кандинский предложил Шёнбергу преподавать в веймарском университете Баухаус, но он отказался, предупреждённый вдовой Малера Альмой о том, что там процветает антисемитизм. В 1926 г. назначение Шёнберга на пост в Прусской академии искусств в Берлине вызвало бурю шовинистической полемики. В марте 1933 г., когда было объявлено о том, что Берлинская академия будет «очищена» от евреев, Шёнберг уехал в Париж, где осенью того же года официально вернулся в иудаизм.

Завершить ораторию, наполненную отсылками к Евангелию и основанную на христианской морали, а главное – предполагающую репрезентацию Бога (жест, естественный для христианства с его иконами, фресками и статуями, но абсолютно немыслимый в иудаизме, где Бог по определению непознаваем, неизъясним, ослепителен для разума, невозможен для материализации), Шёнберг вряд ли мог. «Судьба и путь душ неравны; тот, кто выполняет задание, переходит на более высокую ступень», – говорит Всевышний в ненаписанной второй части «Лестницы Иакова». Шёнберг сделал именно это, послушный своей идее о композиторстве как миссии, – он направился дальше по пути серийной техники, оставив работу,