В глазах Джулии – большое теплое тело, молчаливое, чувственное, внушающее доверие и целиком составленное из костей, впадин, углублений.

В глазах Жоржа – маленькая гордая девочка, временами недобрая, всегда настороженная, приходящая в экстаз от любого пустяка, хрупкая, беспокойная, загадочная.

А в моих глазах – гениальный музыкант. Я очень редко слышал ее игру. И старался сделать все возможное, чтобы подвигнуть ее на это.

* * *

Бывает, что у человека внутри – даже если он не композитор – внезапно начинают звучать никогда не слышанные мелодии. Нужно тотчас записать их. Потом можно работать или не работать над ними. Эти призывы не обращены ни к кому конкретно – и уж никак не к тем, кого зовут (ибо нужно признать, что все, к кому они могли бы взывать, если бы стремились к этому, уже мертвы).

Ян Дусик, сбежавший с Софией Корри в Гамбург.[14]

Анна Хидден, сбежавшая с Магдаленой Паулиной Радницки в Геркуланум.

* * *

На Рождество Анна подарила Лене собаку. Это был фокстерьер. Анна и Лена назвали его Матро. В Неаполь его не пускали. Он оставался на острове – стеречь море, или тропинку, или подступы к террасе.

* * *

Сойдя на берег, они здесь же, в порту, купили рыбу. Затем поднялись по главной улице к рынку. Купили там белую фасоль, телятину. Пообедали на террасе. Потом Лену уложили поспать. Джулия сняла сандалии и, оставшись в шортах и майке, прилегла рядом с девочкой.

* * *

Лена просыпается, тут же вскакивает и лупит по животу задремавшую собаку.

Матро с визгом удирает.

За это Магдалена получает по попке от Джулии.

Она плачет.

– Ты почему такая злая? – спрашивает Джулия.

– Я не зла-а-ая, – тянет малышка.

– Если будешь бить собаку, я буду бить тебя.

Магдалена Радницки в слезах убегает от нее, обнимая свою куклу.

И усаживается в гостиной у камина, в любимом уголке Анны.

Джулия оставляет ее в покое: пусть играет там в куклы.

Девочка обкладывает свое игрушечное хозяйство каминными щипцами, взятыми с каменного бортика очага.

Она мурлычет песенки, прерываясь только для того, чтобы читать длинные нравоучения своей кукле.

* * *

На террасу упал солнечный лучик.

Джулия уселась на предпоследней ступеньке, захватив с собой весь предвечерний набор: арахис, оливки, бутылку охлажденного белого вина, солнечные очки, дурацкие глянцевые журналы, вязанье, к которому никогда не прикасалась.

Она сидела, свесив ноги.

Потом задрала повыше платье и стала болтать ногами в прозрачной воде голубого надувного бассейна Лены.

Закинув голову, она подставила лицо первым теплым лучам солнца, мечтая о загаре.

* * *

На следующий день они купили на рынке пирожные с черникой.

Магдалена перепачкала пальчики несмываемым черным ягодным соком; после обеда она решила пойти поиграть на горке.

Джулия намазала кремом губки малышки, уже слегка обожженные весенним солнцем.

Анна сварила кофе.

* * *

Магдалена вернулась домой в полном изнеможении. Целый час она с радостными воплями съезжала по каменистой осыпи и молодой травке, смешанной с остатками соломы, вниз, к террасе. Она перегрелась на солнце, была вся исцарапана и засыпала на ходу. Анна взяла ее на руки и отнесла в гостиную, где Джулия уже дремала в окружении своих идиотских журналов, сигарет, оливок, арахиса, фисташек, леденцов «Рома» и белого вина. Она уложила девочку между двумя подушками.

Не успела Анна вытереть ее потный лобик, как увидела, что Магдалена уже заснула.

Она еще постояла, глядя, как они обе спят на белом диване гостиной.

Затем спустилась в порт, дождалась катера, вошла на палубу и отправилась в Неаполь, к Лео.

* * *

Лена – с посиневшим лицом.

Дикие вопли Джулии.

Она стояла в дверях террасы, сжимая в объятиях бездыханную малышку.

Произвели вскрытие. Магдалена Радницки в возрасте трех лет погибла от нелепой случайности, подавившись арахисом.

Ребенка отвезли в больницу, а затем, после вскрытия, домой, к доктору Радницки. Джулия бесследно исчезла.

Всю ночь Анна тщетно ждала Джулию. Наконец ей удалось связаться с ней по мобильнику. Вопреки ее желанию, она отправилась на остров, попробовала успокоить ее, но Джулия категорически отказалась вернуться вместе с ней к Лео.

Анне пришлось одной возвращаться на катере в Неаполь.

Когда она подходила к дому, солнце уже садилось.

Она тихо вошла в спальню, где укрылся Лео. Сказала ему, что посидит с Магдаленой. Что проведет ночь в комнате девочки. Он молча кивнул. Тогда она вышла в коридор. Открыла дверь, притворила ее за собой, не глядя на постель в комнате.

Так она и стояла. В комнате царил густой сумрак: все ставни были закрыты.

Она присела на корточки возле кровати, по-прежнему ни на что не глядя; опустилась на колени, внезапно подняла глаза.

Ее пронзила невыносимая душевная боль, но ни одна слеза не пришла к ней на помощь. Опустив голову на подушку, она прижалась лицом к детской щечке.

Спустя какое-то время она подсунула руку под пальчики мертвой девочки.

* * *

Ее горе было ужасно. Никакое родство не связывало Анну с этим ребенком. И однако острая мучительная скорбь разом оборвала мирное течение ее жизни. При этом, как ни странно, она не могла плакать. Даже не всхлипнула ни разу. И сердце у нее не щемило и не болело.

Иная, неизбывная мука терзала ее, выражаясь только в одном – в бессоннице.

Долгими днями и ночами она сидела без сна, не раздеваясь, не ложась в постель, не моясь.

Даже пес Матро обходил ее стороной; забившись в тень, так как уже стояла жара, он тоскливо глядел на людей.

Магдалену похоронили без Джулии – она не пришла.

* * *

У Анны Хидден не хватило сил добраться до верхней террасы. Она сидела на земле, в тени, привалившись к раскаленной стене ослиного стойла и глядя на валявшуюся перед ней пустую бутылку из-под воды.

На выпуклой зеленой поверхности бутылки она видела свое искаженное лицо.

Видела лицо старой женщины, по которому струился пот.

Видела обвисшие, сальные пряди седых волос. Казалось, это лицо пьянчужки, тогда как она пила, вот уже десять дней, одну только минералку, которую переливала в стеклянные бутыли и ставила в холодильник, чтобы вода была похолодней. Она закрыла глаза. Уснула. Увидела сон. Во сне она плакала. Когда она проснулась, по ее лицу текли настоящие слезы, они-то и разбудили ее на этой крутой, обрывистой тропе.