— Кликни братию. Пусть звонят в колокола, ворота закрывают. Стрельцы, отправленные на вылазку, угодили в засаду. Латиняне идут на приступ с трех сторон. Торопись Иван, время не ждёт.

С последними словами голос преподобного стал стремительно удаляться, а четкая, ясная картина вокруг распалась на отдельные фрагменты и угасла. Ивашка вздрогнул всем телом и кулем свалился с лавки, на которой прикорнул, свернувшись калачиком, ошалело осмотрелся в знакомом до каждой щелочки подвале и бросился вверх по лестнице. Забарабанив руками по кованому дубу, он закричал срывающимся тонким голосом, словно изнемогая от мучительной боли, обращаясь к страже, как к любимой девушке.

— Миленькие, откройте! Пропадём ведь все ни за грош! Отворите, миленькие!

Ивашка долго охаживал дверь. Кулаки задеревенели и налились свинцом, как вдруг замок противно заскрежетал, подался, и писарь, толкнув в очередной раз окованную раму, вывалился на свет божий, едва не упав на Ксению Годунову и стоящего рядом с ней Силантия.

— Ах ты ж! — пророкотал над головой писаря голос здоровяка.

На загривке Ивашки сжался кулак размером с небольшой арбуз, встряхнул так, что из легких вышибло весь воздух. Писарь, одним рывком поставленный на ноги, не успел навести резкость зрения и просипел прямо в лицо княжны, плохо понимая к кому обращается.

— Латиняне на приступ идут… Спасайте обитель… Колокола… Ворота закрыть… Засада литовская в посаде…

— Откуда взял? Кто поведал? — резко поинтересовалась Ксения.

— Преподобный, — упавшим голосом промолвил писарь, боясь, что его сейчас побьют, но твердо решив не врать, — во сне ко мне явился, повелел обитель варити(*).

Ксения застыла на мгновение, вглядываясь в расширенные от испуга глаза парня, посмотрела в сторону хозяйственного двора, откуда слышался гул голосов и разливался свет множества факелов, перевела взор в противоположную сторону, где распахнутым черным ртом зевала в ночную мглу надвратная Сергиева церковь…

— Все за мной, — коротко приказала Годунова страже.

Замешкавшегося стрельца, пытавшегося что-то сказать про начальство, мягко, но решительно пихнул в спину гороподобный Силантий, и крохотная процессия быстрым шагом направилась к выезду из монастыря, в сторону, противоположную месту судебного поединка, мимо костров, горевших в обители круглосуточно.

Каждый вечер осаждённые снаряжали охотников «в лес по дрова». Стрельцы, послушники, казаки и холопы, заткнув за кушак топоры, погоняя лошадей, под покровом темноты неслись к сохранившимся постройкам, разбирали, грузили доверху повозки и довольные возвращались под сень монастырских стен, радуясь, что на эту ночь спасительное дерево для растопки, строительства шалашей и землянок доставлено, а значит люд, сгрудившийся на подворье, будет жить.

Вот и на этот раз стрелецкая сотня ушла во мглу, откуда неспешно друг за другом ползли груженые телеги. Надвратная стража устало дремала, опершись на бердыши и пищали. Скрипели несмазанные колеса, шумно похрапывали кони, грохотали сваленные на повозки бревна, и в этом привычном шуме стрельцы не заметили, как тёмная тень метнулась в караульное помещение.

* * *

(*) Варити — предупреждать, беречь.

Глава 17

Ляхи в обители!

— Некрас, ты уснул там, что ли? — встревожился рыжеусый ратник, свешиваясь с балкона воротной башни и силясь разглядеть в полутьме, что творится внизу, у вОрота, откуда доносились пугающие, булькающие звуки.

В то же мгновение хищное узкое жало стилета легко прошло через его гортань, как сквозь свежее масло, прошило мозг и уперлось в задний свод черепа. Тело ратника тяжело перевалилось через перила, упало вниз, и земля жадно вбирала в себя кровь защитника обители. Темные тени, кажущиеся в сумрачном свете факелов пришельцами из преисподней, взметнулись по узкой лестнице, застав врасплох стоящую у бойниц стражу. Стрельцы не смогли запалить готовые к стрельбе пищали.

— Божен! К билу! — кратко скомандовал десятник, половчее перехватывая бердыш — оружие, смертельно опасное в умелых руках, но неудобное для драки в тесном помещении.

Откликаясь на команду, юркий новик покинул строй и стремглав бросился к железной балке, подвешенной на цепях. Всего-то пять шагов… Он добежал и с силой хотел ударить по ней молотком, когда один из нападавших вскочил на перила и резко размахнулся. Свистнув над головами защитников, стилет бесшумно вошел в спину между лопаток стрельца. Охнув, тот тяжело осел на дощатый настил, и вместо размашистого удара рука безжизненно упала на било, извлекая из металла слабое, неубедительное гудение вместо оглушающего, закладывающего уши набата.

Предводитель нападавших, недовольно поморщившись, спрыгнул с перил, ловким движением обмотал рубиновый плащ вокруг левой руки, а правой выхватил из ножен диковинный змеевидный клинок, по форме напоминавший колебание пламени.(*)

— Noli prohibere!(**) — рявкнул он подчиненным, столпившимся перед частоколом бердышей.

Сделав два резких шага, вожак неожиданно прыгнул к обороняющимся вперед ногами и скользнул спиной по замерзшим доскам под оскаленными косицами бердышей. Сбив с ног одного из стрельцов и проткнув снизу вверх второго, он перекатился, уходя от рубящего удара сверху, лягнул коваными каблуками еще одного замахнувшегося стражника и сразу же кувырком назад ушел от повторного клевка разъяренного десятника, подхватив бердыш убитого им Божена.

— Hominis est errare, insipientis perseverare (***), — с презрительной усмешкой произнес предводитель, приближаясь к десятнику легким, танцующим шагом, словно дразнил стрельца своим беззащитным телом без доспехов.

Стражник пытался сделал выпад, целясь в грудь наглецу, однако остриё бердыша провалилось в пустоту, а противник, отступив и блокировав атаку, нанес сокрушительный удар древком по голове стрельца, и как только его тело развернулось, одним движением сверху вниз буквально вспорол десятника своим лезвием.

— Тати…- прошептал стрелец, падая ничком на половицы.

— In hostem omnia licita (****), — злобно прошипел в ответ нападавший, отбросил бердыш, схватил факел и, высунув его из бойницы, описал несколько больших кругов.

* * *

Ксения Годунова в сопровождении Ивашки и Силантия с парой стражников успели дойти до самых ворот, когда снаружи послышалось приглушённое ржание и топот множества копыт о стылую землю.

— Наши казаки возвращаются с вылазки, что ли? — щурясь в ночную мглу, предположила царевна.

— Сегодня на вылазку конная рать не ходила, — пожал плечами слуга, — только мужики по дрова…

— Ляхи, матушка! — выдавил из себя Ивашка, с ужасом оглядывая распахнутые настежь ворота крепости, поняв, наконец, о какой напасти предупреждал Радонежский.

Силантий чертыхнулся и, схватив в охапку Ксению, потащил её к пушечной печуре, скрытой за частоколом, а писарь, перекрестившись, нырнул в двери воротной башни, намереваясь поднять по тревоге стражу. Ивашке хватило одного взгляда, брошенного на распростертые тела стражников караульного помещения, чтобы ясно представить бойню, разыгравшуюся в подошвенном этаже. Чужая речь на балконе не оставляла ни капли надежды, что кто-то из защитников уцелел, а через разверстую пасть монастырских ворот с криком и улюлюканьем уже влетала во внутренний двор вражеская кавалерия.

Один из всадников замешкался, спрыгнул с коня и бегом направился к дверям, за которыми, ни жив, ни мертв, прятался писарь. Ивашка заметался, судорожно выбирая укрытие и понимая — еще несколько мгновений… О том, что будет после,