Еще его было чертовски трудно найти.

Я не считал это случайностью. Проблема заключалась не только в скрытности местных – я был не просто имперцем посреди Деспотии, но и Кентом в окружении Закура. На родине мы всячески старались не подпускать к себе тамошнее подобие джанийского подполья, и нам теперь платили той же монетой. Единственное различие состояло в том, что мне в Эль-Куаддисе приходилось намного труднее, ибо тут вовсе не было Круга. О да, здесь шныряли отдельные имперские жулики, а в Нижнем Городе даже орудовала пара убогих банд, но все они действовали вне паханов высшего уровня. Здесь не было ни единого уважаемого человека – никого со связями на родине, на которые я мог бы опереться. Каждый имперец был сам по себе, и это означало, что я мог надеяться только на себя.

Тобин с компанией, естественно, предложили содействие. Руководитель труппы изъявил готовность выступать на улицах или, если это не выйдет, прикинуться купцами, паломниками или контрабандистами. Все, что угодно, пообещал он, заговорщицки поигрывая бровями, – лишь бы разжиться для меня парой слухов.

Я приложил все старания, дабы убедить их оставаться в караван-сарае и репетировать свою партию для прослушивания. Последнее, в чем я нуждался, так это в гибели половины моего пропуска в Старый Город или его аресте за какое-то непотребство.

Что касалось Птицеловки, то она просто хотела меня прикрыть. Я оценил предложение, но мысль о миниатюрной злобной блондинке, которая будет следовать за мной по пятам в городе темноволосых, смуглых джанийцев, не показалась мне удачной. Я убедил ее, что лучше остаться и присматривать за Лицедеями. Ей это не понравилось, но она согласилась.

И все-таки я был рад выбраться на волю, пусть даже без прикрытия. Впервые выйти на незнакомые улицы; вникать в круговращение слухов в чужом городе; не быть отягощенным ни прошлым, ни притязаниями, ни репутацией. Я давно научился читать пестрые новостные сводки илдрекканских улиц, но здесь, где каждый обычай был в новинку, каждый слух оборачивался испытанием. Где правда, где ложь? Что это – часть чего-то большего или пустяк, которым можно пренебречь? И заплатил ли я за него разумную цену?

Одним словом, все это возбуждало, и я насыщался.

Я оглянулся, проверяя, не пошли ли за мной туги, после чего занял место за низеньким общим столиком снаружи чайной. Трое мужчин, обосновавшиеся там, – два джанийца и кавалерийский священник-риссулиец – наградили меня гневными взглядами, подчеркнуто забрали пиалы и пересели за соседний стол, невзирая на то что там сидели еще двое. Когда джаниец вспомнил об оставленной тарелке с вафлями и обернулся, я уже угощался ими.

– Мм, миндаль, – произнес я по-джанийски и малость выждал перед тем, как откусить.

Тот глянул на клинок у меня на боку, затем на меч Дегана за спиной, помрачнел еще больше и переключился на своих спутников.

– Вафли стоят шесть суппов, – неуверенно сообщили сзади.

Я обернулся и увидел девчонку лет тринадцати: явно нервничая, она демонстративно уперлась взглядом в стол. Простая рубаха с истертой вышивкой на вороте и рукавах, длинная поддевка, ноги босые.

– В самом деле? – спросил я.

Она помялась и оглянулась через плечо. Суровое круглое бородатое лицо втянулось за штору, перекрывавшую вход в лавку.

– Нет, не в самом, – признала она и вновь приковалась взором к столу. – Мой дядя велел передать вам.

– Зачем?

– Мне кажется, он боится вас выгнать.

– Умный человек. Сколько ты обычно берешь за сласти?

– Два.

– А те трое уже заплатили?

Пауза.

– Да.

Я холодно посмотрел на колыхавшуюся штору.

Затем полез в карман, извлек серебряный дхарм и пять медных суппов.

– Серебро тебе за смелость, – сказал я и подался вперед, чтобы незаметно вручить ей квадратные монеты.

Девчушка ахнула и сделала большие глаза.

– Спрячь. Потом отдай дяде медяки и скажи, что я хочу еще тарелку вафель и два чая с медом. Передай, что, если он вздумает снова меня нагреть, я доходчиво объясню, почему меня нужно бояться.

Девчонка уперла руки в бока, пылко поклонилась и умчалась в лавку.

Я взял следующую вафлю.

– Не лучший способ подладиться к местному Закуру, – проговорили слева.

– Я имперец и Кент, – отозвался я, подчеркнуто наблюдая за улицей. – Вашим не люб.

– Да, но бывает не люб, а бывает и туп. – Голос мужчины, похоже, когда-то был нежным тенором; ныне он наводил на мысли о высохшем речном русле. – В этой округе заправляет женщина по имени Добрый Поступок. Ей не нравятся люди, которые угрожают торговцам, находящимся под ее опекой.

– Добрый Поступок? – Я сдался и посмотрел на него. – Ты шутишь.

Седой человек, стоявший возле стола, пожал плечами.

– Она из шаркаев, – объяснил он, как будто названия племени было достаточно. – Что тут поделать?

Он сел.

Помимо голоса, в нем не было ничего примечательного: худые щеки, потемневшая от солнца кожа и недельная щетина, которую можно либо сбрить, либо оставить расти в зависимости от надобности изменить внешность. Зеленая шапочка на макушке почти не скрывала залысин, зато все остальное пряталось под то́бой, достигавшей лодыжек.

Я подтолкнул к нему тарелку с последней вафлей. Он посмотрел на нее, кивнул и взял. Джаниец принял мое гостеприимство – значит, никто никого пока не убьет.

– О чем ты разговаривал с Красными Сапогами? – спросил он, жуя. – Заставил выкрикивать мое имя на всю улицу? Толково.

– Понравилось?

– Понравилось? – повторил Аади эль-Амах. – Ко мне ломилась шпана с трех районов, докладывая, что на меня охотится имперец, и надеясь на монету за хлопоты. Мне повезет, если шейхи Закура не спросят, с какой такой радости на улице кричат о моем занятии – а следовательно, могут выйти и на них. Все уважаемые люди криминальной среды будут чураться меня много дней. Они решат, что либо я слишком стар, чтобы держать мое ремесло в тайне, либо чересчур знаменит, чтобы хранить их секреты. Ты обошелся мне в недельный заработок, а то и больше.

– Но все-таки привлек твое внимание.

– Пфф! – Изо рта у него полетели крошки. Он утерся и откусил еще. – Мальчик, ты привлек мое внимание четыре дня назад, когда начал расспрашивать обо мне.

– Пять.

– Считая с нынешним закатом, а солнце еще высоко. Не перебивай. Я с самого начала знал, что ты меня ищешь.

– И почему же предоставил мне шляться по улицам?

– Я не знаю тебя. И ты Кент. А те актеры, с которыми ты странствуешь, дают тебе слишком много воли для простого Шлепка или Гудка. Ты не похож на типичного разбойника или грабителя, даже когда работаешь на улицах в Нижнем Городе. – Он отодвинул пустую тарелку. – Я собирался игнорировать тебя, пока ты не заставил тех болванов блажить, как мулы; теперь мне стало любопытно. И я не на шутку раздражен. С чем-то одним я бы справился, но с тем и другим? – Он пожал плечами. – Я из тех, кто чешется, когда зудит. А ты, имперец, причиняешь мне зуд.