сколько тут было бояр, новых растреляли, новых на воротах повесили. А вора царь сибе думным доспел.

18

Царь, старик и бояра

Ехал государь с боярами, увидел старичка белобородого борода болыпа, седой.

— Здраствуй, дедушко!

— Здраствуй, свет великия надёжа государь.

— Как же ты, дедушко, позно стал?

— А я рано стал, да подопнулса.

— А ты бы и в другиж.

— А я и в другйж стал, да подопнулса.

— А ты бы и в третьиж.

— А я и в третьиж стал, да опеть подопнулса.

— Дедушко, давно-ле на горах снеги забелели?

— Двадцеть лет.

— Давно-ле с гор ручьи побежали?

— Петнадцеть лет.

— Дедушко, прилетят суды гуси, можошь-ле их теребить?

— А сколько могу потереблю.

— Дедушко, тереби горазне, не жалей.

Распростилса царь с дедом, поехали. Приехал царь домой стал у бояр спрашивать:

— Чего мы с дедушком говорили?

Бояра стали строку просить. Выпросили строку, с царём распростились, розошлись, сели на коней и поехали к дедушку. Приехали, поздоровались.

— Дедушко, чево вы с государем говорили?

— Нет, нельзя сказать.

— Дедушко, дайм по сту рублей.

— Нет, нельзя.

— Дедушко, даим по двести рублей.

— Нет, нельзя.

— Дедушко, даим по триста.

— Ну, когда по триста, скажу. Спросил у меня царь: «Пошто позно женилса?» Я сказал: «Рано женилса, да жонка померла». — «А ты бы, — говорит, — и в другиж женилса». — «Я и другиж женилса и друга померла». — «А ты бы и третьиж женилса». — «Я и третьиж, и третья померла». Спросил царь: «Давно ли, — говорит, — волосы на голове заседели?» — «Двадцеть лет». — «Давно-ле, — говорит, — ручьи с гор побежали?» — «Петнадцеть лет». — «То слёзы из глаз побежали».

— А гусей каких говорил? — спрашивают бояра.

— А вот вас самих теребить и велел.

Поехали бояра к государю и передали всё, што узнали. Другой раз поехал государь, увидел дедушка, спрашиват:

— Были ли у тебя гуси?

— Были.

— Ну каково жо ты потеребил?

— А сколько мог теребил, свет великия надёжа государь.

— А плохо теребил, ты бы так теребил, штобы перышки все у их ощипал.

19

Небылица — сорок братьев ездили отца крестить

Бывало, поехали сорок братьев отца крестить; у их была сорокапегая кобыла, сорок братьев все на ней выселись, всяк на свою пегину. Они ехали, ехали, пришлось реку переежжать. Через эту реку у их кобыла скочила, да по середка сорвалась (перервалась пополам).

А у их брат был меньшой, а на сметках большой, он кольчо свил, да и кобылу сшил, да и опять поехали. Им привелось по дороге ночевать, а у их огнива не было, огня добыть: они увидели в лесу в избушке огонь, послали большого брата за огнём. Пришол брат к избушке, лежит старик из стены в стену ногами упёр, нос в потолок:

— Дедушко! Подай огню!

— Скажи небылицу дак и подам огню.

— Я, бывало, сорок сажен в день дров насек.

— Это кака небылица, это я на старось насеку.

Взял из спины ремень выкроил, да и в погреб бросил.

Не могли дождатця большого брата, послали среньнёго.

Приходит среньнёй и говорит:

— Дедушко, подай огню.

— Скажи небылицу, дак подам огню.

— Бывало я сорок возов сена в день поставил.

— Это кака небылица, это я на старось поставлю. Взял из спины ремень выкроил, в погреб бросил.

Пошол брат меньшой, который на смеках большой.

— Дедушко, подай огню.

— Скажи небылицу дак подам огню.

— Я, дедушко, услышел: за морем, што там скот дёшов, быков меняют на оводов, мух на коров, телят на комаров. Я наклал три туеса, первой оводов, другой мух, третей комаров и поехал за море и стал минёть этого скота. Наменял этого скота, променял все три туеса. Из-за моря вздумал их переправлять на свою сторону, а провозом стают дорого. Я стал их из-за моря за хвосты метать. Переметал всего скота, оставил сибе семигодовалого быка. Розмахал этого быка, бросил; бросил да не отпустилса, и сам с ним полетел. Выбил этого я скота и наделал кожи. Оттуда я отправилса на небо и из кожи стал обутки шить: всем большим богам по сапогам, малым-то богам сошил всем по котам. А из семигодовалого быка выкроил сибе ремень и стал по этому ремню с неба спускатся; ремень у меня не стал (ремня не хватило). Я штаны те поттыкал, дыму накликал, ужище свил и опеть спускалса и опеть ужища не стало. Посмотрел испод, думал стоит печь, скочил и осел в болото до плеч. Стала утка летать, мне на голову еича садить. Волк узнал, стал ходить, еича ись; я добывал, добывал свою правую руку, пришол волк еича ись, я за хвост и поймался; волк скакал, скакал, меня выдернул, у волка хвост оторвалса. Вот, дедушко, я оттуль и пришол. Ну, какова, дедушко, небылича?

— Хороша, молодец!

И дал дедушко огню и выпустил братьев из погреба. Оттуль поехали они дальше.

20

Небылица

Бывал да живал, на босу ногу топор надевал, трои лыжи за поес затыкал; пошол возле лыко гору драть, увидел озеро на утке сидит; высек я три палки, перву бросил — недобросил, втору бросил — перебросил, третью бросил — попал; утка стрепенулась, а озеро полетело, да на сухой лес село, ну и сказки конец.

21

Небылица

Шол я, стоит избушка; зашол, квашня женщину месит, я и усмехнул, а квашни не пондравилось, она хватит печ из лопаты, хотела ударить; я через штаны скочил, да и порог вырвал, да и убежал.

22

Исповедь

Мужик пришол попу кается и всяки попу грехи сказывал, а поп всё говорит:

— Кайся, кайся, чадо.

— Батюшко! Раз было с вашей дочкой под возом.

— Кайся, кайся, чадо.

— Батюшко! С вашей матушкой было раз, на кроватке у вас.

— Кайся, кайся, чадо.

— Батьшко! Каюсь, каюсь, да и до вас добираюсь.

Поп книгу захлопнул, да и убежал в алтарь.

— У меня-то — тур возьми!

23

Рассказ зырянина[9]

Был у меня вырыной кэбылка; екал я тэркэм, бэркэм, вэрэтейкой; пёреди стоял чёрмковой