Жив…

Кто-то фыркнул возле самого уха. Моя левая рука наткнулась на что-то мягкое и шевелящееся. В ладонь немедленно вонзились острые резцы грызуна, но я не разжал пальцев и вытащил из-под дивана отчаянно отбивающегося Пашку. На одну попытку меня еще хватит… Я взгромоздился на ноги. Адаптант громко отрыгнул и приглашающе осклабился. Будь у меня в качестве подручного средства даже не нож, куда там, а всего лишь спичечный коробок — и тогда я швырнул бы его в эту гнусную оскаленную рожу. Что ж, морской свин — тоже подручное средство…

Может быть, адаптант ждал обманного движения, а может быть, окончательно перестал принимать меня всерьез, не знаю. И теперь уже не узнаю никогда. Морской свин с силой влепился в физиономию выродка. Оба заверещали разом. Кидаясь вперед, я видел, как взбесившийся Пашка пустил в ход свои резцы и как вожак задергался, пытаясь оторвать от себя мое подручное средство. Мгновение спустя ему это удалось, и еще одно мгновение он совсем по-человечьи смотрел на меня с недоумевающим и обиженным видом, но этих мгновений хватило мне для того, чтобы с разбега толкнуть вожака в грудь. Большего я уже не мог.

И не потребовалось.

Окно, разбитое моим стулом, было за спиной адаптанта. Должно быть, он осознал, что с ним происходит, только когда за окном мелькнули его ноги. Вопль был непродолжительным — шестой этаж.

Кто сказал, что невозможно упасть с пола?

Полицейская сирена смолкла под самым окном, и тотчас внизу лязгнуло — с таким предупреждающим звонким лязгом разворачивается в боевое положение многоствольный газомет. Между домами заметалось и стихло бестолковое эхо автоматной очереди. Раненый в живот продолжал истошно выть.

Я перерезал веревку заточкой, выдранной из скрюченных пальцев выродка — каким-то чудом тот еще дышал, — и заорал от боли, пытаясь удержать тело Дарьи двумя руками. Выше кисти из моей руки торчал, цепляясь за рукав, обломок кости, очень белый на темном фоне венозной крови. Невообразимо белый.

Быстрее! Еще можно попытаться… Один выдох в рот — пять нажимов на грудную клетку. Или три? Пусть будет четыре… Господи, сколько их нужно?..

Одна рука. Я могу действовать только одной рукой… Выдох. Теперь четыре нажима. Сильнее! Еще выдох. Нажим. Еще раз!..

Держись! Ты должна жить, ты же хочешь жить, я знаю! Постарайся мне помочь. Очень постарайся. Без тебя у меня ничего не получится.

Резче! Еще!

Темно в глазах. Почему нас учили только самообороне? Должны же быть на теле какие-то стимулирующие точки, не может их не быть…

Еще!

Помогая руке всем телом, я слышал, как под моей ладонью хрустят ее ребра. Я давил и давил ее грудную клетку до тех пор, пока страшная трупная синева на ее лице не начала понемногу спадать, пока мои пальцы не почувствовали первые, еще совсем слабые и неправильные толчки ее сердца…

И уже кто-то, спеша, поднимался по лестнице — не один, несколько. Спешащие шаги были человеческими; кто-то, споткнувшись на ступеньках, загремел оружием и на весь подъезд матерно покрыл идиота, швыряющего себе подобных из окна на крышу казенной машины. Кто-то поддержал в том же духе. Это были люди. И что бы они ни говорили, что бы они ни делали — они были люди, и теперь для меня этим все было сказано.

1

Банки с говядиной были большие, одна на двоих, судя по всему — родом с какого-нибудь стратегического склада, сытные внутри и солнечно-золотистые снаружи, самодовольно блестящие и смазанные тавотом лучше, чем боевые торпеды. Отстояв очередь, я кое-как обтер тавот, заново раскурил потухшую сигарету, отыскал глазами своих и кивнул Вацеку. Тот уже получил и теперь прижимал к груди три полкирпича хлеба, тоже один на двоих. Кофе пока не подвезли, но говорили, что будет. На всякий случай дядя Коля разломал на дрова первый попавшийся на глаза ящик и теперь уминал в котелке снег.

В подвале стрельба слышалась глуше, зато труднее определялось, куда перемещается эпицентр перестрелки, и это нервировало: стаю, взятую вчера в кольцо на участке девятого отряда, не сумев добить сразу, теснили к нам. Говорили о каких-то новых снайперах, то ли наших, то ли совсем наоборот. Скорее, наоборот. Курили, сплевывали, кашляли, отходили после ночного боя, и каждому было понятно, что поспать сегодня опять не удастся. Кто-то из дубоцефалов влез на протянутую вдоль стены мерзлую трубу дерьмопровода и, соря инеем, тянулся к забитой снегом отдушине, пытался проковырять смотровую щель. Заметнее других дергался длинный, унылый и гнутый, как отмычка, студент — малый, по общему мнению, безнадежно заторможенный и то ли за свой чудовищный гранатомет, то ли за особую бестолковость получивший в отряде прозвище Дубина Народной Войны. Даже в подвале он мерз и ежился — не иначе, в комбинезоне шалил термостат. Кроме студента, гранатомет здесь был только у меня, и то жалкий подствольник, зато шею каждого оттягивало подручное средство десантного образца с подогревом ложа и ночным прицелом в придачу. Ручные гранаты были без подогрева — вчера ночью один мобилизованный из молодых и краснощеких в самый разгар драки, когда часть дубоцефалов, ошалев от страха, с животным ревом дала деру под свой же пулемет, а потерявшие голову новички, не слушая команд, орали и палили в темноту кто во что горазд, схватил гранату голой рукой и, швырнув изо всех могучих сил, потерял по лоскуту кожи с каждого пальца. Гранат побаивались.

Я как раз пронес банки мимо Дубины Народной Войны — он вскинул на меня воспаленные зрачки в контактных линзах, споткнулся о гранатомет и засуетился, выражая немедленную готовность как можно точнее выполнить повеление начальства. Хрена ему сейчас, а не повеления. Обойдется. Дубина — он дерево и есть, ему бы кого-нибудь по маковке с богатырского размаха… Так он себе войну представляет, а городскую почему-то в особенности, и вот что обидно: не дурак парень. И думать умеет, и излагать, поспорить об отвлеченном тоже горазд, зато намертво убежден в том, что на войне нужны рефлексы, а не мозги, — и комплексует, потому как с рефлексами у него от природы не густо. С навыками тоже. По ночам свои линзы он вымачивает в пластиковой кружке с водой, а чтобы никто не выплеснул, привязывает кружку к ноге специальной веревочкой. Если ночь прошла тихо, что иногда все-таки случается, студент еще проснуться не успеет, как к нему так и бегут отовсюду, так и шустрят на утреннее развлечение — давать советы насчет научного поиска этих самых линз в этой самой воде и научной их поимки. Один раз надорвали животики, когда поутру обнаружилось, что за ночь вода в кружке замерзла по самое дно. Потом-то стало не до смеха: в тот день из одной только нашей группы накрылись сразу шестеро. Самое поразительное, что в бою Дубине Народной Войны везет, а за компанию и тем, кто возле Дубины находится, надо только знать специфику и пореже торчать у него за спиной — он ведь сначала выпалит из своего гранатомета, потом с интонациями ослика Иа прокомментирует результат, а потом уже обернется посмотреть, кого там позади ветром сдуло…

Для роты отряд был велик, для батальона мал и слаб. В обширном подвале люди жались кучками вокруг еды, сидели прямо на полу и на корточках, подпирали спинами промерзшие стены. Жевали. Просто удивительно, насколько велики подвалы под гаражами в современных домах, непонятно, зачем они такие и кому нужны, но сейчас это было хорошо: отряд, кроме боевого охранения, разместился в подвале весь.