Дом казался необитаемым. Один только раз на втором этаже отдернулась занавеска, замаячила мужская незнакомая физиономия — положительно, искаженная нешуточным страхом — и тут же пропала. Ведьмы вопили. Понемногу их вопли перешли в скандирование одного-единственного, ясно различимого, но совершенно незнакомого слова:

— Ку-ром-бо! Ку-ром-бо! Ку-ром-бо!

Повернувшись к стоявшему рядом Леону, Мазур тихонько спросил:

— Куромбо — это что? Наверняка знаете.

Бельгиец покривил губы:

— Никаких ребусов. Куромбо — это злой колдун.

— Ага, — сказал Мазур. — Это, значит, и есть знаменитое «вынюхивание»?

— Знаете?

— Читал в детстве, — сказал Мазур. — Классика приключенческого жанра.

— А, ну да… Я тоже читал. А потом еще и собственными глазами видел в Африке, два раза. Нет, не в этой стране, в других — но принцип один и тот же… «Вынюхивание», ай-а. Вынюхали они злого колдуна, они это умеют…

— Так-так-так, — сказал Мазур. — И кто же в домишке обитает?

— Доктор Мукузели, — с кривой усмешкой сообщил Леон.

— Ах, вот оно что… — протянул Мазур, не переставая бдить. — Что-то мне подсказывает, что злым колдуном посчитают именно его, а не какого-нибудь повара или слугу…

— Да уж наверняка…

— Недурно, надо признать, — сказал Мазур. — Я так понимаю, его репутация понесет некоторый ущерб у тех, кто во все это всерьез верит? Даже вполне респектабельные горожане, я видел, в лице менялись так, словно верят… Да, плюха по репутации будет неслабая…

— Если бы только… — сказал Леон со странным выражением в глазах. — Если бы ограничилось только этим…

Припомнив прочитанное гораздо более подробно, Мазур спросил в некоторой растерянности:

— Не хотите же вы сказать, что его прямо сейчас начнут?..

— Ну что вы, — оскалился бельгиец. — Не прямо здесь и не прямо сейчас, как-никак столица, конец двадцатого века… Оба раза, когда я наблюдал эту церемонию, выявленных куромбо, и правда, убивали тут же, как велит вековая традиция — но дело оба раза происходило в захолустье. Хотя… Еще лет восемьдесят назад, в начале столетия, и здесь моментально собралась бы толпа, кинулась в домик и пристукнула бы там для надежности всех поголовно — в обиталище куромбо можно не стесняться и не маяться гуманизмом. Даже французы не стали бы вмешиваться, если бы в игре были одни черные, к тому же невысокого полета — они неплохо изучили местные традиции и не хотели бы заполучить неизбежные при вмешательстве белой полиции серьезные уличные беспорядки. Сейчас, здесь ничего подобного, конечно, не будет — и тем не менее лично я на месте Мукузели быстренько собрал бы вещички, едва эти мегеры уберутся, и быстренько улетучился куда-нибудь подальше…

— Что, это так серьезно?

— Серьезнее некуда, — веско сказал бельгиец. — Понимаете, теперь он меченый. Теперь он — вынюханный куромбо. Какового следует пристукнуть, чем скорее, тем лучше. В столице, поверьте моему жизненному опыту, найдется немало народу, который старинные традиции соблюдает старательно. Из бедных, не отягощенных образованием, особенно из тех, кто не так давно сюда перебрался из захолустья… Когда этакие новости разлетятся по городу — а в Африке это происходит особенно быстро — найдутся десятки желающих исполнить свой долг… — он жестко усмехнулся. — Исключительно по собственному побуждению, без малейшего науськивания тайной полицией или кем бы то ни было еще. Уж ведьмам-то виднее. И никто не сможет обвинить власти или полицию: таковы уж старинные традиции. Кстати, и присяжных для процесса над убийцей придется отлавливать с собаками и жандармами — Африка, знаете ли…

— Изящно, ничего не скажешь, — скупо усмехнулся Мазур. — И как же, по-вашему, поступит наш милый доктор?

— Сто против одного, презрительно фыркнет, пожмет плечами и останется в городе, — уверенно сказал Леон. — А зря… Но он, я уверен, так и поступит. Так оно и бывает со здешними гуманитариями, получившими образование в Европе: и европейцами не стали, и африканцами, собственно, перестали быть. Так, нечто непонятное, болтающееся ни там, ни сям. Большинство из них становятся жуткими материалистами, презирают старинные традиции как пережиток и суеверие. А зря, — повторил он с серьезным лицом. — Совершенно не принимают в расчет, что масса людей попроще всему этому до сих пор верит всерьез и сплошь и рядом при необходимости поступает как раз в соответствии с традициями, вопреки всякому материализму и атеизму… Одним словом, на месте Мукузели я бы быстренько унес ноги — но он этого не сделает, и наверняка не окажется рядом умного человека, давшего бы дельный совет… Рано или поздно… — он многозначительно умолк.

Шумство продолжалось — ведьмы явно намеревались не останавливаться на достигнутом и оттянуться на всю катушку. Вопили, выли и скандировали то же убийственное словечко с прежним запалом. Особенного скопления зевак не наблюдалось — так, человек с полсотни, державшихся в отдалении боязливыми кучками. Ну, этого вполне хватит, чтобы ошеломительная новость прокатилась по столице лесным пожаром, еще до захода солнца облетевши весь город. Изящно, что тут скажешь…

Ведьмы усердно махали коровьими хвостами, словно старательный плотник молотком. Занавески на окнах пристанища главного оппозиционера оставались задернутыми.

Натали подошла к ним с застывшей на лице хищной улыбкой и затуманенными глазами, вид у нее был такой, словно она крайне медленно возвращалась в конец двадцатого столетия из каких-то гораздо более старинных времен, неведомых мест, для современного человека, тем более белого, как пришло в голову Мазуру, весьма неуютных.

Возле них возник Лаврик, негромко сказал:

— Мадемуазель Натали, пора уезжать. Сейчас здесь будет полиция и репортеры. Ну, от полиции никакого беспокойства, они вмешиваться не станут, а вот в объективы вам здесь попадать совершенно ни к чему. Доктор оборвал телефон, подавай ему полицию и репортеров. Идиот…

Он сделал знак, и машины кортежа подлетели вплотную. К некоторому удивлению Мазура, Натали нисколечко не протестовала, едва Лаврик распахнул перед ней заднюю дверцу черного «Мерседеса», одного из Папиных броневиков, порхнула на сиденье. Видимо, была совершенно согласна, что ее миссия закончена.

Громадная черная машина ловко развернулась на узенькой улочке. Мазур прыгнул на сиденье подкатившего джипа, и кортеж в обычном своем порядке понесся прочь. Глянув назад, Мазур увидел, что расходившиеся ведьмы и не заметили исчезновения Натали — всецело поглощенные своим занятием, они выли и визжали, ожесточенно размахивая коровьими хвостами. Абзац котенку, подумал Мазур без всякого сочувствия. Нарвался доктор, получил по мозгам с самой неожиданной стороны — и, пожалуй, Леон прав, Мукузели и с места не сдвинется, разве что пожалуется полиции и репортерам на хулиганскую выходку (каковую некоторые из слушателей, ручаться можно, воспримут совершенно иначе, но, скорее всего, промолчат)…

…Этого верзилу, капрала-коси из военной полиции, к Мазуру приставили ординарцем (хорош африканский полковник без ординарца) в первую очередь оттого, что он более-менее владел английским. Большинство из охраны и обслуги Лунного дворца этим похвастать не могли, отчего Мазур частенько чувствовал себя прескверно, не в силах с ними объясниться и поговорить о простейших вещах. Правда, его личная прислуга — те самые Жан и Жак из резиденции Папы, вот только красотки-горничной с ними не было, не исключено, волей Принцессы — по-английски болтала неплохо, но с ними-то как раз особенно и не о чем разговаривать. Так что при нужде приходилось брать с собой в качестве переводчика Лаврика или Леона.