– Ваня, успокойся.

– Но ведь это на самом деле так!

– Что поделаешь, видимо, такая судьба складывается у человечества. Но откуда берется это безрассудное самоуничтожение?! Признаться, и я не понимаю.

– В том-то и дело. Поэтому нельзя сидеть сложа руки и думать о том, что скоро человек все погубит и жизнь остановится. Надо выход искать.

– Давай вместе будем. Только не доводи себя до сердечной лихорадки. И, ради бога, не трогай иностранца. Он и так еле дышит. Где скрижали твои?! Где твоя исповедальная отдушина? Давай читать твои искренние стихи! Бог с ним, с этим вертолетом. Видно, у каждой бездушной железины своя судьба.

Она наклонилась над его разгоряченным от волнения лицом и, обхватив его шею руками, нежно поцеловала его, сначала в распухшие от веток и лесных иголок губы, потом в соленые глаза, потом в шею, на которой висел медный православный крест.

– Ванечка, я уже знаю, где ты прячешь свои скрижали. Сейчас я достану их и прочту сама. Прочту то, что ты написал совсем недавно. Я этого сейчас очень хочу. Ты мой родной, горячо любимый и, в отличие от многих мужиков, унесенный солнцем человек. Я хочу, чтобы ты тоже унес меня туда, где мысли дышат васильками и багульником, а мужчины пахнут прогорклым запахом тайги.

Она ловким движением натренированных рук вытащила из голенища его сапога аккуратно сложенную бересту и, развернув ее, прочла громко, напористо:

– О’кей! О’кей – вдруг перебил ее иностранец. – Моя все понимает. Моя Гарвардский школа был. Пушкин… Барков… Батюшков… хорошо. Добрый моя старушка, что ты киснешь у окна? Выпьем с горя, где же кружка? Бардачок наш без вина. Пушкин хорошо, Ивана два раза хорошо.

– Слушай, Ваня, может, ему налить? – сразу поддержала иностранца Вера.

– Конечно, налей. Пусть он и не дословно Пушкина вызубрил, но все же понимает, откуда у старушки вино, если нет его у Пушкина. Тебя как зовут, хрен моржовый? – неожиданно спросил он иностранца и ткнул его в грудь так, что тот вскрикнул.

– Ваня! Я предупреждала тебя. У него ожог… Его срочно лечить надо.

– Надо, надо, – заикаясь и корчась от боли, простонал иностранец и опять закрыл глаза. – Моя хрен моржовый не понимает. Моя понимает забава и ворожба.

– Откуда ты взялся такой?! Может, с неба упал. Как звать тебя? – опять почему-то грубо спросил Иван.

– Моя. Я. Я.

– Ты, ты. Я Иван, она Вера, а ты кто?

– Майкл.

– Джексон?

– Моя шутка понимает. Если моя Майкл Джексон, то твоя будет Ивана Грозный. Хватит шутка. Моя звать Майкл Сорез, этолог Гарвардский школа.

– Вот теперь понятно. Достань ему мою большую кружку. Она под ним лежит, рядом с русской четвертью. Налей ему полную кружку самогона. – Иван слез с розвальней, прикрыл карабин сеном, подзорную трубу положил в охотничий жилет. – Значит, Майкл Сорез из Гарвардского университета приехал в Россию изучать поведение животных… А животное, стало быть, это я. Неплохо придумано. Ты слышишь, Верушка, я теперь не зэк, а животное. Меня теперь изучает Гарвардский университет. Моих вождей и духовных наставников они уже изучили. Ленин оказался живодером и кровавым разбойником. Сталин – духовным братом Гитлера, а поэты и писатели, пишущие о боли и страданиях русских людей, – красно-коричневыми националистами. Теперь за малоимущих крестьян взялись. Чтобы землю святую, данную Богом, отнять и превратить в конвертируемую валюту.

Вера достала кружку и, наткнувшись на старинную четверть, удивилась цвету искрившейся в ней живительной влаги.

– Что здесь? – настороженно спросила она, обратив внимание на уже знакомый золотисто-серебряный цвет.

– Родниковая вода.

– Та самая, из волшебного родника?

– Да, та самая. Я ее всегда беру с собой и даю пить тем, кто заслужил это.

– А мне попить можно?

– Нельзя. Ее надо пить в определенное время, с определенным настроем. Будем пить ее в брусничном суземье.

– А ему сейчас можно?

– Майклу Сорезу… Ни в коем случае! Я должен понять строение души Майкла, его менталитет, отношение к православию, язычеству.

– Но он Гарвардский университет окончил.

– Это еще ни о чем не говорит. Гитлер тоже неплохо учился в школе и рисовал хорошо. Майкл приехал в Россию изучать животных. Но не исключена возможность, что он сам – мерзкое прескверное животное. Сначала его надо изучить и сделать серьезные выводы. Если он действительно этолог, то подобные трагедии, которые происходят с ним и его партнерами, допускать просто глупо, непростительно. Хорошо, если пожар остановится. А если не остановится?! Погибнут тысячи гектаров леса. тысячи животных. Земля – не полигон для экспериментов, об этом знает теперь не только солнце. Ну ладно, об этом после. – Иван сделал несколько шагов к раскидистой ели, привязал лошадей и, посмотрев на солнце, вернулся к розвальням. – По-моему, может произойти еще одна трагедия, и очень скоро. – Он снял с себя охотничий жилет, потом верхнюю камуфляжную куртку и, повесив снаряжение на сухарник, остался в одной золотисто-серебряной безрукавке. – Советую и тебе снять верхнюю куртку и остаться в одной безрукавке, потому что скоро может произойти самое непоправимое.

– Зачем?

– Сегодня солнце опять непредсказуемо. Я пойду на дорогу, гляну. Вернусь – выпьем все вместе за нашу дружбу. – Он взял с собой подзорную трубу, прошел вперед по лежневке и скрылся из виду.

Как только Майкл остался наедине с Верой, лицо его сильно изменилось. Он чуть-чуть приподнялся, видимо пытаясь понять, куда ушел Иван, и кожа на его холеном лице покрылась белыми пятнами. Вера сразу заметила это и поняла, что его беспокоит не только боль в правом боку, но и еще что-то. Она налила иностранцу полную кружку самогона и не сводила с него глаз.