что ваше обещание сбывается, я первый встану в ваши ряды. Только насчёт союзников…

Диалог был окончен. Через минуту он возобновился в других лицах, в пяти шагах направо.

Ильязд, устроившись на ночлег, продолжал перешёптываться с Яблочковым, когда на фоне слабо освещённой двери появилась фигура Синейшины. При несчастной, стоявшей на полу лампе Ильязд не мог как следует различить его лица, видно было только, что здесь он был таким же бородачом, как на Лестнице. Синейшина пересёк залу, лавируя между лежавшими, и исчез за дверью.

– Это кто такой? – спросил Ильязд.

Яблочков посмотрел в сторону ушедшего и отвечал:

– Не знаю.

Ильязд был в таком состоянии, что о сне не было и речи. Лёжа с открытыми глазами, в сотый раз перебирая все события, прошедшие со времени отъезда из Батума, он считал, что находится у самых ворот тайны. Теперь всё было ясно. Синейшина играл роль шпиона среди русских. Но замечательно, чем больше это повторял себе Ильязд, тем ему, уже освоившемуся с этой мыслью, эту мысль пожевавшему, выучившему наизусть, тем более казалось невозможным примириться – сыщик, и только, нет, надо было нечто большее, чем сыщик, более величавое, так что удовлетворения как не бывало, а потому и сна, приходилось подыматься дальше, определяя, чем он мог бы [быть] ещё в таком случае.

Как только настал день, он, не будя Яблочкова, выбрался на улицу, чтобы стеречь выходы. Синейшина не мог покинуть Халки раньше первого парохода и, по-видимому, ночевал в школе. На улице торговцы хлебом, бубликами и прочими съестными припасами уже стояли против ворот, дожидаясь выхода русских. Ильязд выбрал себе удобный пункт в соседнем дворе, принявшись уничтожать хлеб. Но Синейшины не было.

Яблочков выбежал на улицу с растерянным видом и помчался в направлении пристани. Ильязд направился за ним следом, поминутно оборачиваясь. Но когда он хотел свернуть, то увидел Синейшину, спускавшегося с другой стороны к пристани во всём своём великолепии.

Ильязд был почти разочарован. Никакой разницы между этим Синейшиной и тем, на Лестнице, не было, и в голове Ильязда никаких новых идей, кроме того, что сыщик, не набежало. Но в эту минуту он увидел с неописуемым восхищением, как возвращавшийся обратно Яблочков подошел к Синейшине и радостно с ним поздоровался, закинув голову.

Разговор был короток, и каждый направился своим путём. Ильязд пропустил Яблочкова и потом напал на него сзади. Яблочков было испугался, но потом обрадовался:

– Вы куда скрылись?

– Куда я скрылся, почему это вчера вы мне сказали, что не знаете, кто этот бородач, а только жали ему с таким воодушевлением руку?

– А кто меня спрашивал делать вид, что вы, мол, случайный посетитель? Как же вы хотите, чтобы вам при всех, во всеуслышание, постороннему человеку открыл, кто это?

– Ах, не хотите при посторонних, так скажите теперь. Кто это?

– Чудак вы, почему вы просто к нам не подошли, когда видели нас вместе? Я бы вас познакомил. Это великий человек, душа нашего дела.

О, если бы он задыхался от жажды – и вдруг пошёл ливень, от холода – и увидел костёр, Ильязд не почувствовал бы такого облегчения, как от этого разоблачения Яблочкова. Синейшина, ненавистник русских, фанатик, поклявшийся им отомстить за унижения, Синейшина оказывается душой какого-то дела, задуманного русскими фанатиками, считающими Софию своей. Какое великолепие! Ильязд больше не был голоден. Этой новостью можно было просуществовать ещё долгие месяцы.

В великолепном настроении сияющий Ильязд ухватил Яблочкова под руку и увлёк его в направлении кофеен.

– Пойдёмте пить кофе, – закричал он, – я вас угощаю, к чёрту чай и хлеб, Яблочков, вы душка. – Он бежал по улице, увлекая за собой приятеля, шёл вприпрыжку, посвистывал, болтал без удержу. Яблочков был также в восторге.

– Какой непринуждённый и очаровательный собеседник вы, Ильязд!

Они сидели в кофейне, потом на скамейке, говорили о поэзии, об искусстве, о вещах приятных, об истории Византии, как в настоящем салоне.

– Мне жаль расставаться с вами, – заявил Ильязд, – но я должен возвращаться.

– А как же наши? Вы не хотите, чтобы я вас познакомил?

– Не лучше ли в следующий раз, я приеду на днях. Вы пока подготовите почву. Нельзя сразу. Будьте осторожны. Лучше даже ничего не говорите.

– Пойдёмте, хотя бы я вам покажу корпуса. Это не только общежитие, но и церковь, и столовая, и школа.

– Следую за вами, куда хотите, Яблочков.

Они вернулись к корпусам.

– Где школа, показывайте школу.

Они поднялись на верхний этаж и пошли по коридору мимо классов, стёкла которых были высажены, так что в коридоре стоял гул.

– Сейчас идёт Закон Божий.

– Правильно, самое необходимое.

Они подошли к двери.

– Повторяйте за мной хором: Рокогалиффикофетипифос, – слышался голос батюшки. – Римлянского послания Святого апостола Павла, ещё раз хором. Ещё раз: Рокогали не те а фе фесал. Теперь о большевиках. Кто такой большевик? Ты знаешь, отвечай.

– Антихрист, батюшка.

– Откуда это видно из Священного Писания? Приведи тексты.

– Антихрист отрицает воплощение Христа, о чём говорится в первом и втором посланиях апостола Иоанна Богослова, отрицает, что Исус есть Христос, о чём говорится в первом послании апостола Иоанна Богослова.

– Когда будет конец его господству?

– Когда Господь Исус убьёт духом уст своих, как говорится во втором послании Фессалоникийцам Святого апостола Павла, и истребит явлением пришествия своего.

– И не только в Новом Завете, но и у пророка Даниила говорится, что за изречение высокомерных слов будет убит зверь и сожжено тело. И не только с Антихристом, но и с дьяволом должны мы сблизить Ленина[155], ибо он соблазняет мир, хочет, чтобы обожали его, и характером горд, жесток, хищен, убийца, зол, хитёр, коварен, обманщик и лжец. И злые дети его, и под властью и влиянием его, исполняют волю его, ослеплены им и будут наказаны с ним совместно. Но победа Христа над ним предсказана, и будет свергнут он, и ангелы его в бездну до суда.

Ильязд увлёк Яблочкова:

– Уйдём же отсюда. Чего слушать эту ахинею.

– Как это так, ахинею? Что вы говорите, какие замашки у вас странные. Если бы я достоверно не знал, кто вы, то бог знает что мог подумать.

– Я могу вам ответить тем же.

Они протискивались сквозь молчаливую толпу.

– И ять упразднили, – услышал Ильязд уходя.

Снаружи было великолепно, несмотря на зимний день. Азиатский берег и соседние, расположенные полукругом острова создавали впечатление невыразимого спокойствия.

– Поймите, Яблочков, всё придёт в своё время, не торопитесь, не торопите меня, повеситься, право, недолго. События ещё не выношены. Я не знаю и знать не хочу, что вы там затеваете. Но не торопитесь, не торопитесь, дайте пройти зиме. Завтра я вам напишу, напишу, прощайте.

Ему показалось при выходе из школы, что он видел Суварова. Какие глупости! До чего он был сыт! Разве можно быть более сытым? О, он ничего не возразил бы, если бы природа наделила его