чтобы поймать мой взгляд, — То, что она сделала — ужасно, но она совсем еще ребенок. Дай ей поблажку и шанс все исправить.

— Он взял мою вину на себя, — вдруг говорю ей тихо, но твердо, и она хмурится.

— Что? О чем ты?

— Запись разговора. То дело, которое касается Александровских…Она говорила не о нем. Амелия говорила обо мне.

Мама медленно отклоняется, но ладонь мою не разжимает, а я слежу за каждым ее вдохом, как коршун. Наверно, я хочу увидеть хоть каплю осуждения. Одновременно страшусь, но жажду, потому что заслуживаю этого. Какая-то психологическая игра разума, но я будто подсознательно ищу для себя наказания, потому что привык получать его за каждый проступок. В его отсутствии мой мир не работает.

— Я похитил ее, мама. Держал рядом. Не отпускал. Трахал. Прости.

— Я не понимаю…

— В тот вечер она сбежала от меня, поэтому оказалась в той машине. Это моя вина.

— Макс…

Но я ничего не хочу слышать. Вдруг все становится очевидным, и на меня валится то количество подавленных эмоций, которое есть на самом деле, и это тяжело. Я встаю и отхожу к чугунному, резному балкону террасы, на который кладу руки и который сильно сжимаю, чтобы удержаться в этой реальности. Это тоже тяжело, я ведь будто тону, жмурюсь и стараюсь уровнять дыхание и поэтому не слышу, как мама подходит и аккуратно кладет руку мне на спину.

— Макс…успокойся, все закончилось. Артур сдержит свое слово. Оно, как слово твоего отца, нерушимо.

Ты не понимаешь, мама. Мне на это насрать. Вот правда. Если честно, то мне абсолютно плевать, и единственное, что сдержало меня от признания своей вины — моя семья и мои перед ней обязательства.

— Макс, — снова зовет меня, а когда я не отвечаю, поворачивает насильно и кладет руки на щеки.

Долго смотрит мне в глаза. Разглядывает. Изучает. Узнает. И ей не требуется много времени, чтобы все понять.

— Макс, ты ее…любишь?

— Мам, скажи мне, пожалуйста, — тихо прошу, сжимая ее ладони, — Ты ее видела? Там, где вы с Матвеем были, она…ты ее видела?

— Нет, мы не выходили из комнаты.

— Он вас не выпускал?

— Ирис просила…она объяснила всю сложность ситуации, и… — мама замолкает и хмурит брови, отступает.

Я нервничаю. Мое сердце выбивает какой-то совершенно бешенный танец, который и названия то не имеет, зато имеет крутые побочки — у меня немеют пальцы. Клянусь, сколько себя помню, такого ни разу не было.

— Ты что-то вспомнила? — еле слышно спрашиваю, но мама отрицательное мотает головой.

— Нет, я сказала правду — мы были в комнате и не выходили из нее. Ты говорил с отцом накануне?

— Да, откуда ты знаешь?

— Петя не был удивлен моим появлением.

— Разве? — тускло усмехаюсь и снова тянусь за сигаретой, которую зажигаю только после ее «дающего добро» кивка.

— Поверь, да. Он бы себя не так вел, если бы он не знал, что меня забрали.

— К чему ты клонишь?

— О чем вы говорили с отцом?

— Он извинялся и рассказывал об Артуре.

— Что он говорил?

— Что он — самый опасный человек чуть ли не во всем мире.

— «Один из» — это точно, — задумчиво протягивает, а потом вдруг забирает у меня сигарету и делает затяжку, — Артур…особенный человек. Очень умный, отлично себя контролирует, но я видела, что бывает, когда посягают на его семью.

— Дай угадаю, все слишком просто кончилось?

— Да. Слишком просто…

— Я заметил, как он реагирует на меня, — скорее шепчу, делая к маме шаг, как к спасательному кругу, брошенному так внезапно, — Он смотрел на меня с ненавистью. Миша, Марина, даже отец — не удостоились таким взглядом, а я…

— Я тоже это заметила, но списала все на твое поразительное сходство с Петром.

Мама смотрит на меня долгих пару мгновений, а потом, ничего не отвечая, вдруг достает свой телефон.

— Что ты делаешь?

— Хочу узнать правду.

— Кому ты собираешься звонить?!

— Артуру.

— И что ты спросишь?! — беру ее руку в свою, хмурю брови, — Жива ли его дочь? Ты серьезно?!

— О нет, Макс, конечно нет. Если Амелия жива, и Артур почувствует, что мы догадались — мы трупы.

— Тогда как ты это узнаешь?!

— Поговорю с твоим отцом.

— Он будет слушать.

— Пусть слушает. Я умею быть хитрой, Макс, и нас с твоим отцом тоже многое связано. Думаю, что он сможет передать мне сообщение, если он что-то узнал.

— Мам…

— Макс, твой отец может быть каким угодно, но он никому не позволит навредить своим детям. В этом они с Артуром похожи. И я тоже не позволю. Друзья друзьями, но ты мой сын, и ради тебя я пожертвую всем, — мама нежно гладит меня по щеке, а потом указывает подбородком в дом, — Иди. Я должна сделать это сама.

Восемь месяцев спустя

На часах уже девять. Я устало смотрю на ровные линии римских цифр и отгибаюсь в кресле, делая глоток виски. Он помогает мне не сойти с ума. Переговоры, встречи, перестановка кадров, смена ориентиров «АСтроя» — дорогого стоит. Не знаю, как бы я справился один. Хотя нет, знаю. Никак. Работы слишком много, и я почти живу в своем кабинете, но зато мы стали двигаться туда, куда отец в силу отсутствия ресурсов, соваться не рисковал — в сторону Азии. Теперь у «АСтроя» две головы, что всегда лучше, правда все равно не способствует здоровому сну. На этой неделе я спал всего пятнадцать часов от силы и выгляжу, как ходячий труп. От меня, наверно, все поэтому и шарахаются, когда я иду по офису, а может это из-за меня самого? Говорят, что энергетика у меня тяжелая, и взгляд резкий, острый, может так и есть. Я без понятия, и мне плевать.

Как же хочется спать. Просто упасть лицом в подушку и не подниматься, и я почти готов вырубиться прямо в своем кресле, что непременно сделал бы, но слышу тихий стук в дверь. Отлично. Пришла.

Лили заходит ко мне, и она очень взволнована. На ней синяя блузка и брюки — ничего «слишком». Строгие, изящные лодочки, пиджак, никакого декольте, а волосы убраны в хвост. Она вообще очень изменилась, если честно, пытается обелить свою репутацию, поменять отношение к себе, хотя мы оба знаем — ничего у нее не выйдет. Я даже усмехаюсь этим жалким попыткам, делаю еще один глоток и указываю в кресло рукой.

— Присаживайся, я тебя уже заждался.

Ничего не отвечает, никаких колкостей. Лили слегка кивает и неровной походкой направляется к креслу. Здесь все поменялось