Генри Хэррис, показания под присягой. «Я тоже здешний заключенный. Примерно в половине восьмого утра стоял у двери своей камеры. Пришел мистер Беккетт и велел помочь Нотту справиться с повесившимся мужчиной. Нотта я нашел на пороге камеры самоубийцы. Он сказал, что человек повесился на перекладине. Я вошел и увидел сам: он висел с косынкой вокруг шеи, конец которой был привязан к перекладине. Я помог Нотту его снять. Насколько помню, никогда до этого не видел покойников».

Уильям Хэссал, показания под присягой. «Я тюремный чиновник, работаю здесь больше трех лет. Покончивший с собой был помещен в тюрьму эсквайром Эдвардом Марклендом 24 декабря и оставался в заключении для повторного рассмотрения дела. Ему отвели соответствующую камеру и заковали правую ногу в кандалы. Я считал, что с ним не будет проблем. В тюрьму его поместили, как любого другого, кто находится под следствием. Утром двадцать пятого я зашел к нему спросить его возраст. Он ответил, что ему двадцать семь лет. Я заметил, что он оказался в трудной ситуации. Он заверил меня, что невиновен и надеется, что настоящего виновного скоро найдут. Я поинтересовался, чем он занимается. Он ответил, что был моряком и что он шотландец. Ростом Уильямс примерно пять футов восемь с половиной дюймов. Был одет в коричневое пальто на шелковой подкладке, синий сюртук с коричневыми пуговицами, синий с белым жилет, коричневые чулки из камвольной шерсти и ботинки. Был явно не атлетического телосложения».

Джозеф Беккетт, показания под присягой. «Я здесь надзиратель. Повесившегося закрыл вчера примерно без десяти четыре дня. Он был жив и здоров. Я спросил, не надо ли ему чего-нибудь. Он ответил, что нет. Пока находился в заключении, постоянно говорил, что надеется, что невинный не пострадает и все встанет на свои места. Утром между семью и восемью часами я открыл дверь камеры и обнаружил, что он висит на потолочной перекладине так, что ноги почти или даже касаются пола. Он повесился на шейной косынке, которую до этого носил. Я позвал Хэрриса и проследил, как он снимает покойника».

Затем к присяжным обратился коронер Анвин:

«Этот жалкий человек, являющийся объектом нашего дознания, был помещен в тюрьму по подозрению в том, что является одним из преступников, совершивших страшные и самые бесчеловечные убийства. И это подозрение весьма усилилось благодаря тому, что произошло. Усилилось до такой степени, до какой можно подозревать человека, который ради того, чтобы избегнуть правосудия, решился на самоубийство. Всякое лишение человека жизни – убийство, если не будет доказано обратное. Закон трактует самоубийство как наихудшее из убийств, и данный случай является явным самоубийством.

Я рассмотрел, как вели себя те, кому поручили содержание под стражей несчастного, который является предметом нашего интереса, и не нашел их вины. Оставляю это на ваше усмотрение.

Теперь нам следует предать тело самоубийцы бесчестью и позору, как предписывает закон, и считать, что он сам наказал себя за свои преступления. Сказано же: “Не мстите за себя… но дайте место гневу Божию”[19]».

Весь следующий день, 28 декабря, магистраты Шэдуэлла ждали прибытия человека из Мальборо. Но тем не менее не сидели без дела. «Лондон кроникл» сообщала:

«Уильяма Эбласса, моряка из Данцига по прозвищу Долговязый Билли, заподозрили в том, что он был соучастником Уильямса, совершившего недавние убийства. Ему предъявили обвинение на основании того факта, что вечером, когда произошла расправа над Уильямсонами, он выпивал с преступником. Эбласс дал следующее объяснение.

Между тремя и четырьмя часами дня 19 декабря он прогуливался с приятелем по переулку возле “Грушевого дерева”, когда встретил Уильямса. Они вместе зашли в паб “Грушевое дерево” и выпили пива, за которое заплатил подследственный. Потом Уильямс и Эбласс проследовали к Уильямсонам в “Королевский герб”, где взяли пинту эля. Эбласс уже бывал там до этого. Присутствовали мистер Уильямсон и его служанка. Уильямс занялся чтением газет.

Оттуда они с Уильямсом направились к Эблассу, но чай, на который они рассчитывали, еще не был готов, и они взяли кувшин эля в пабе “Герцог Кентский”. На этот раз платил Эбласс. Из паба они ушли часов в шесть и, переместившись в “Черную лошадь” на Нью-Грейвел-лейн, выпили четыре стакана джина с водой в компании высокого мужчины в синем сюртуке, чье имя Эбласс не запомнил. Много разговаривали, но не касались темы убийства Марра. Когда расставались, Эбласс распрощался с Уильямсом у дверей и тот пошел по улице. Было это, насколько запомнил Эбласс, в промежутке между восемью и девятью вечера.

Капитан “Роксбургского замка”, судна, на котором Эбласс и Уильямс приплыли из Рио-де-Жанейро и на котором Эбласс поднял бунт, поинтересовался, что сталось с его женой и двумя детьми. Эбласс отрицал, что когда-либо был женат, но признался, что разрешил одной женщине принять его фамилию и получать часть его жалованья. На вопрос, каким образом он кормится с тех пор, как несколько месяцев назад сошел с корабля, ответил, что после того, как закончились деньги, закладывает одежду. Говорил вполне уверенно и заявил, что вечером, когда убили Уильямсона, находился дома, что могут подтвердить несколько свидетелей. Чтобы установить справедливость его слов, к упомянутым им людям был немедленно направлен посыльный и возвратился с хозяйкой дома, где жил Эбласс, и его соседом по комнате. Оба не колеблясь заявили, что в первый раз он заглянул проверить, не готов ли чай, а в десять окончательно вернулся домой. За полночь находился вместе с ними, пока не разнесся слух, что произошло убийство. Услышав это, Эбласс воскликнул, что знаком с теми, кто стал жертвами, и пошел наводить справки. Вскоре он возвратился и подтвердил печальные новости.

Удовлетворившись этими свидетельствами, выполняющий в тот момент в суде обязанности председательствующего магистрата Маркленд снял с Эбласса обвинения и распорядился его отпустить».

Однако впоследствии кое-кто подверг алиби Эбласса сомнению. Магистраты Шэдуэлла тем временем продолжали поиски предполагаемого соучастника Уильямса в другом направлении. И когда в субботу в девять из Мальборо прибыл человек, проехав в холод четырнадцать часов, суд с нетерпением возобновил заседание. Прибывший назвался Томасом Кэхиллом.

Обстоятельства его ареста были привычно знакомыми: его взяли, когда на нем была закапанная свежей кровью, разорванная у воротника и на груди рубашка. Он удивительно напоминал внешностью того, кто, по описанию в объявлениях, бежал от дома Уильямсонов. Такой же крепкий, ростом примерно пяти футов десяти дюймов, с рыжеватыми волосами и рыжими бакенбардами и очень похожий на повесившегося негодяя Уильямса, отмечала «Таймс», словно этот факт его в чем-то уличал. К тому же новый подозреваемый говорил с заметным ирландским акцентом, и вскоре стало очевидно, что он законченный врун.

Магистраты из Мальборо уже успели выяснить, почему на подозреваемом была разорвана рубашка: он ввязался в драку в редингском пабе. Однако где он был ночами, когда произошли убийства? – спросил у него Маркленд. Кэхилл ответил, что снимал жилье у человека по имени Уильямсон в доме номер 121 по Рэтклифф-хайуэй. По названному адресу отправили рассыльного и установили, что человек с такой фамилией там не проживает. Маркленд нисколько не удивился. У него уже, как он заметил, имеются сомнения по поводу «чистоты помыслов подозреваемого». На что задержанный охотно и весьма хладнокровно ответил такое, отчего рассеялись последние сомнения магистрата. Да, он все солгал и в Лондоне никогда не жил.