Преждевременная смерть подозреваемого не только вызвала всеобщее разочарование, но были еще люди, которые, как и палач, лишились своей законной поживы. Ординарий тюрьмы, в чьи руки непременно попал бы Уильямс, не мог рассчитывать с выгодой продать напечатанную исповедь убийцы, добиться которой было его священнической обязанностью, а может быть, и развлечением. В то время ординарием Ньюгейтской тюрьмы был доктор права преподобный Браунлоу Форд. Доктор Форд был, вероятно, не хуже и не лучше большинства ньюгейтских священников. Позднее он рассказывал юристу и социологу Иеремии Бентаму о своем интересе к тюремной реформе. А еще в 1805 году подал министру внутренних дел длинный список предложений по совершенствованию полицейской системы. Однако в начале девятнадцатого века дела обстояли не лучше, чем теперь, когда пытаются нанять толковых людей на работу, которая требует самоотверженной отдачи, сострадания и духовной стойкости, но за которую не только платят мало, но которая и не возвышает человека в глазах общества. В отчете парламентского комитета о состоянии тюрем о преподобном Браунлоу сказано: «Помимо присутствия в часовне и общения с приговоренными к смертной казни, доктор Форд не отягощает себя многими другими обязанностями». Ему ничего не известно о моральном состоянии заключенных в тюрьме. Он никогда не беседует с ними наедине, не знает, если кто-нибудь из них заболевает, пока не получит приглашение на похороны, не посещает лазарета, так как это не входит в число его обязанностей. Когда некто мистер Дж.Т. Смит захотел встретиться с приговоренным к смерти заключенным и решил повидать преподобного Браунлоу, он нашел его в пабе в Хэттон-Гарден, где того считали завсегдатаем. Священник важно восседал в великолепном масонском кресле под величественным красным балдахином, а зал был окутан клубами поднимающегося к потолку дыма. Эта картина ярче, чем что-либо другое, дала Смиту представление о «Черной дыре Калькутты»[20]. Однако маловероятно, чтобы Браунлоу точно так же игнорировал «наиболее печально известных» приговоренных. Уж слишком интересно было их положение, а их исповедь могла принести немалый доход. Некоторых подопечных определенно стоило если не утешать, то не обходить вниманием, когда они своим грубым языком рассказывали, как не чтили день отдохновения, пили и морально разлагались, что и привело их к нынешнему плачевному положению. Пожалуй, впервые в жизни эти люди становились объектом такого пристального духовного интереса. Близкая смерть превращает скучнейших людей в объекты, к которым тянутся ближние, и неудивительно, что с тех, кто изъявил желание повидать приговоренных, стали взимать плату. Посещение монстра с Рэтклифф-хайуэй стало бы почти обязательной экскурсией для почитателей насильственной смерти. А исповедь Джона Уильямса, да еще расцвеченная преподобным Браунлоу (как же без этого?), стала бы украшением популярных книг о казнях. Опубликованный Фэрберном в 1811 году отчет об убийствах должен был казаться отчаянно неполным без традиционной исповеди и описания поведения Джона Уильямса на эшафоте.

Но теперь, когда драма не могла завершиться публичным бесчестием убийцы на помосте у Ньюгейтской тюрьмы, следовало придумать приемлемый альтернативный сценарий, чтобы ублажить толпу и в полной мере продемонстрировать отношение общества к преступнику. В понедельник 30 декабря «Таймс» объявила: «В субботу мистер Кэппер встретился с министром внутренних дел, чтобы обсудить, применима ли общепринятая в правосудии практика захоронения лишившего себя жизни преступника на ближайшем от места его самоубийства перекрестке к данному, выходящему за рамки обычного, случаю». Нет точных сведений, как проходило их совещание, но сразу после этой встречи Беккетт написал магистрату:

«Я переговорил с мистером Райдером по затронутому вами нынешним утром вопросу. Он согласился с мнением, что желательно похоронить Уильямса в Шэдуэлле. У него также нет возражений, чтобы труп выставили на всеобщее обозрение в месте погребения, но при условии, что это не вызовет волнений и если, по мнению магистратов, опирающихся на помощь отобранных местных полицейских и сотрудников речной полиции Темзы, не приведет к неприятностям. Будьте также любезны повидаться с коронером и обсудить всю процедуру, которая, как я понимаю, намечена на понедельник».

Письмо завершалось просьбой проконсультироваться со Стори и Марклендом по поводу распределения денег, обещанных в качестве вознаграждения.

Процедура, на которую ссылается Беккетт, хорошо известное предание позору преступника, который, не дождавшись казни, лишает себя жизни. Таких людей хоронят в темное время суток на перекрестке четырех дорог и вбивают в их трупы кол. Официальных правил на этот счет, видимо, не существовало, а традиция уходит корнями в древнее поверье, что только забив в тело преступника-самоубийцы кол, можно лишить его дух возможности возвращаться на землю и докучать живым. Значение перекрестка в святости символа креста. Но более распространено убеждение, что призрак преступника, если ему удастся вырваться из могилы, даже с загнанным в грудь колом, растеряется, не зная, какое из четырех направлений выбрать. Практика подобных захоронений, безусловно, существовала в то время, хотя уже подвергалась критике. Есть свидетельства, что последнее погребение такого рода состоялось в 1823 году. Некоего Гриффитса закопали ранним утром на перекрестке Итон-стрит, Гроувенор-плейс и Кингз-роуд, но в его труп кола не забивали. Иногда тела преступников выставляли напоказ публике. В декабре 1793 года лондонец Лоуренс Джоунс был приговорен за кражу к смертной казни, которая должна была состояться 8-го числа. Но когда в его камеру явился надзиратель, чтобы подготовить приговоренного к смерти к наставлению и последнему причастию, он нашел его мертвым. Джоунс умудрился удушиться самым хитроумным образом: обмотал завязки от штанов вокруг шеи, другой конец привязал к кольцу, к которому крепилась его цепь, и, упершись обеими ногами в стену, лишил себя жизни. Его запеленутый в саван труп в кандалах и с плотно прикрытым лицом выставили на доске на открытой повозке, а затем, забив в сердце кол, сбросили в яму в начале Хаттон-Гарден. Не исключено, что именно этот случай вспомнили магистраты, когда решали, как поступить с трупом Уильямса. Однако существовало различие: Уильямса не успели признать виновным и не приговорили к смертной казни. Он так и не предстал перед судом. И не воспользовался самым древним и почитаемым у англичан правом – заступиться перед присяжными за своих подельников.

Магистраты Шэдуэлла были не единственными людьми, у которых имелись соображения, как поступить с телом Уильямса. В выходные сэр Джон Карр писал в своем доме на Райнер-плейс (Челси) письмо министру внутренних дел, в котором настолько преобладали чувства, что это пагубно сказалось на пунктуации:

«Сэр Джон Карр выражает свое уважение мистеру Райдеру и берет на себя смелость предложить как учитывая ставшую очевидной вину негодяя вызвавшего своей жестокостью страх и возмущение среди граждан превратить его в спасительный пример низшим сословиям и провезти тело этого Уильямса от тюрьмы Колдбат до Рэтклифф-хайуэй где церемония должна продолжиться в соответствии с законом. Труп под красной тканью с открытым лицом необходимо положить на укрепленную на повозке доску куда же поместить орудия убийства и впереди оставить место для палача. Кол который вобьют в тело вручить надежному полицейскому а констеблям поручить держать толпу на расстоянии от повозки. День шествия и названия улиц по которым пойдет процессия заранее объявить в газетах».